|
Она стояла возле грузовика, освещенная синим светом автомобильной фары. Краем своего платка старуха бережно, словно касаясь пасхальной посуды, протёрла крыло машины, очищая его от налипшей грязи. Игнатьев заметил это движение старухи, и неожиданная жалость коснулась его молодого сердца. И стару-ха, словно ощутила сочувствие Игнатьева, заплакала: – Что же делать, что же делать, вы уходите, товарищи, да, скажите мне? Гуденье машин заглушало её слабый голос, и она, никем не слышимая, продолжала спра-шивать: – Муж лежит в параличе, три сына в армии, последний вчера ушёл в ополчение, невестки уехали с заводом. Что делать, товарищи, как уходить, как уходить? Лейтенант, выйдя во двор, подозвал к себе Игнатьева и сказал: – Игнатьев, останется три человека до утра для сопровождения комиссара. Вы в том числе. – Есть остаться для сопровождения комиссара, – весело ответил Игнатьев. Игнатьеву хотелось эту ночь провести в городе. Ему нравилась молодая беженка Вера, ра-ботавшая уборщицей в редакции местной газеты. После одиннадцати она возвращалась с дежур-ства, и Игнатьев обычно ожидал её в это время во дворе. Девушка была высокая, черноглазая, полногрудая. Сидеть с ней на скамеечке очень нравилось Игнатьеву. Он сидел рядом с ней, она вздыхала и рассказывала мягким украинским голосом о том, как жилось ей в Проскурове до войны, как она ночью пешком ушла от немцев, захватив лишь одно платье и мешочек сухариков, оставив дома стариков и маленького брата, как жестоко бомбили мост через Сожь, когда она шла в колонне беженцев. Все разговоры её были о войне, об убитых на дорогах, о детских смертях, о пожарах в деревнях. В её чёрных глазах всё время стояло выражение тоски. Когда Игнатьев обнимал её, она отводила его руки и спрашивала: «Зачем это? Пойдёшь ты завтра в одну сторону, а я в другую, и ты меня не вспомнишь, и я тебя забуду». – «Ну и что ж, – говорил он, – а может, не забуду». – «Нет, забудешь. Если б раньше ты меня встретил, вот ты бы послушал, как я песни спевала, а теперь не то у меня на сердце». И она всё отводила его руку. Но всё же Игнатьеву очень нравилось сидеть с ней, и он всё надеялся, что она одумается и не откажет ему в любви. О Марусе Песочиной он вспоминал теперь редко, и ему казалось, что раз человек на войне, нет большого греха, если он заведёт по доброй охоте любовь с красивой девушкой. Когда Вера рассказывала, он слушал невнимательно и всё поглядывал на её тёмные брови и глаза и вдыхал запах, шедший от её кожи. Машины одна за другой выезжали на улицу, шли в сторону Черниговского шоссе. Долго шли машины мимо скамеечки, на которой сидел Игнатьев. И стало вдруг тихо, темно, непод-вижно, только в окнах белели седые бороды стариков и белые старушечьи волосы. Небо было звёздным и совершенно мирным. Лишь изредка сверкала падающая звезда, и военным людям казалось, что звезда эта сбита боевым самолётом. Игнатьев дождался Веры и уговорил её посидеть рядом с ним на скамейке. – Устала я очень, боец, – сказала она. – Да хоть немного посиди, – уговаривал он её. – Я ведь завтра уеду. И она присела возле него. Он в темноте всматривался в её лицо, и она казалось ему такой красивой и желанной, что Игнатьев жалобно вздыхал. Она и в самом деле была очень красива. IV. Тревога Богарёв сидел, задумавшись, за столом. Встреча с командиром полка Героем Советского Союза Мерцаловым произвела на него неприятное впечатление. Командир отнёсся к нему вежливо, предупредительно, но Богарёву не понравился самоуверенный тон его речи. Богарёв прошёлся по комнате и постучал в дверь хозяину квартиры. – Вы ещё не спите? – спросил он. – Нет, нет, пожалуйста, – ответил торопливый старческий голос. Хозяин квартиры был старый юрист-пенсионер. Богарёв раза два или три беседовал с ним. |
