|
Иногда в ясном небе появлялись «Мессершмитты», они кружили над лесным массивом, высматривая войска и штабы. «Во-о-оздух!» – кричали тогда часовые. Машинистки убирали со столов бумаги, накиды-вали на голову тёмные платочки, командиры снимали фуражки, чтобы блеск козырьков не был заметен, штабной парикмахер торопливо сворачивал белую простыню и стирал мыльную пену с недобритой щеки клиента, официантки ветвями прикрывали тарелки, приготовленные к обеду. Становилось тихо, слышно было лишь гудение моторов, да из сосновой рощи на песчаном при-горке, где находилось артиллерийское управление, раздавался сочный, весёлый голос розово-щёкого артиллерийского генерала, распекавшего своих подчинённых. И так же, как в полутёмном сводчатом зале дворца, в лиственный шалаш, где заседал во-енный совет, приносили тарелку зелёных яблок для командующего и коробки «Северной Паль-миры» для участников заседания. Штаб фронта находился в сорока километрах от передовых позиций. По вечерам, когда стихал ветер и переставали гудеть вершины деревьев, ясно слышна была в лесу артиллерийская стрельба. Начальник штаба считал, что штаб надо отвести по крайней мере на семьдесят – во-семьдесят километров вглубь, но командующий медлил, – ему нравилась близость к фронту, он много выезжал в дивизии и полки, мог непосредственно наблюдать ход боя, а через сорок минут находиться в штабе, у большой карты с обстановкой. В этот день в штабе с утра тревожились. Немецкие танковые колонны подошли к реке. Среди штабных прошёл слух, что по эту сторону реки видели мотоциклистов, они, очевидно, переправились на больших плоскодонных лодках и проехали до опушки леса, в котором стоял штаб. Когда комиссар штаба доложил об этом командующему, Ерёмин стоял у орехового куста и обирал спелые орехи. Пришедшие с комиссаром штабные командиры пытливо и тревожно наблюдали за лицом командующего, но известие не произвело на Ерёмина впечатления. Он кивнул в знак того, что слышал слова комиссара штаба, и сказал своему адъютанту: – Лазарев, пригни-ка эту ветку, – видишь, на ней десятка три орехов уселось. Стоявшие вокруг командиры внимательно наблюдали, как трудолюбиво Ерёмин обирал орехи с ветки. Глаза, видимо, были у него хороши, – он не пропустил ни одного орешка, даже из тех, что хитро и умело прятались в своих зелёных ячейках меж шершавых листьев орешника. Этот урок спокойствия длился довольно долго. Затем командующий быстро подошёл к ожидавшим его начальникам отделов и сказал: – Знаю, знаю, зачем сюда пришли. Штаб остаётся на месте, никуда передвигаться не будет. Извольте впредь являться лишь по моему вызову. Смущённые начальники ушли. Через несколько минут адъютант доложил, что у телефона командующий армейской группы Самарин. Ерёмин пошёл в шалаш. Он слушал, что говорит Самарин, и повторял время от времени: «Тёк, так». И тем же голо-сом, которым говорил это «так, так», произнёс: – Вот что, Самарин, убыль в частях – само собой, а задачу я вам поставил, и если вы оста-нетесь один, то всё равно задачу вы выполните. Поняли? Командующий сказал: – Очень хорошо, что поняли, – и повесил трубку. Чередниченко, слушавший этот разговор, сказал: – Самарину, видно, трудно. Он зря не станет говорить. – Да, Самарии железный человек, – сказал командующий. – Это верно, железный, но я всё-таки к нему завтра съезжу, к железному. – А денёк-то, денёк какой! – сказал командующий. – Орехов не хочешь? Сам собирал. – Я видел, – усмехнувшись, сказал Чередниченко взял горсть орехов. – Видел? – оживлённо говорил командующий. – Услышали про мотоциклистов и решили, что я буду штаб с места снимать. – Ничего, ничего, – ответил Чередниченко, – я с две сотни людей в памяти держу и вижу: приедет представляться – гимнастёрка новенькая, лицо белое, руки белые и глаза неустойчивые. |
