|
Как-то повар спросил, интересна ли эта толстая книга. «Стоющая», – сказал Клюхин, – из еврейской жизни. На рассвете с сеновала спускался Самарин, и Лядов шёл к нему навстречу с кувшином и полотенцем. Он лил холодную колодезную воду на поросшую рыжим пухом шею маленького генерала и спрашивал: – Хорошо спали, товарищ генерал-майор? Сегодня ночью немец всё бил трассирующими из леса. Самарин был неразговорчивый и суровый человек. Он не знал страха на войне и часто приводил в отчаяние Лядова, отправляясь на самые опасные боевые участки. Он ездил по полям сражений с хозяйской неторопливой уверенностью, появлялся на командных пунктах полков и батальонов в тяжёлые минуты боёв. Он ходил со всеми орденами и с золотой звездой на груди среди рвущихся мин и снарядов. Приезжая в дерущийся полк, он сразу же в хаосе звуков разры-вов и стрельбы, в дыму горящих изб и сараев, в пёстрой путанице перебежек, движения наших и вражеских танков улавливал стержень боевой обстановки. Командиры дивизий, полков, батальонов хорошо знали его отрывистый голос, не знавшее улыбки, часто казавшееся мрачным и недобрым большеносое лицо. Сразу же, появившись в полку, он заслонял собой и грохот орудий, и огонь пожаров, вбирал в себя на минуту всё напряжение боя. На командном пункте он оставался недолго, но его посещение отпечатывалось на всём движении боевых событий, словно спокойный, холодный взгляд командарма продолжал смотреть на лица командиров. За плохое руководство боем он, не колеблясь, отстранял начальников. Был случай, когда он послал майора, командира полка, рядовым бойцом в атаку – искупать свою вину за нерешительность и боязнь подвергаться опасности, принимать ответственное решение. Сурово и без жалости карал он смертью на поле сражения трусов. Его ненависть и отвращение к противнику были неукротимы. Когда он проходил по горя-щим улицам подожжённых немцами деревень, лицо его становилось страшно. Бойцы рассказы-вали, как Самарин, выехав на броневике в самое пекло боя, увидел раненого красноармейца и посадил его на своё место, а сам шёл пешком следом за броневиком под ураганным огнём немцев. Рассказывали, как, подняв в бою брошенную бойцом винтовку, запачканную зловонной грязью, он перед строем роты старательно и любовно обтёр её и молча передал обмершему от стыда красноармейцу. И люди, которых вёл он в бой, верили ему, прощая суровость и жесто-кость. Лядов хорошо знал своего генерала. Не раз, подъезжая к передовой линии, Лядов спраши-вал дорогу у встречных командиров и, возвращаясь к машине, докладывал: – Товарищ генерал-майор, машиной проехать нельзя, тут никто не ездит, дорога под об-стрелом миномётов, а в рощице, говорят, автоматчики засели, – надо искать объезда. Самарин разминал толстую папиросу и, закуривая, говорил: – Автоматчики? Ничего, езжай прямо. И Лядов млел от тошного страха, сидя за спиной у своего генерала. Как многие нехрабрые люди, Лядов навесил на себя много грозного оружия: автомат, маузер, наган, браунинг, в карма-нах – ещё один маузер и трофейный парабеллум. Однажды он ездил в тыл по поручению гене-рала и своими рассказами и грозным видом восхищал женщин в вагонах, комендантов железно-дорожных станций. Но он, кажется, ни разу не стрелял из своих многочисленных револьверов и пистолетов. Весь день Самарин провёл на передовой. Давление немцев усиливалось на всех участках. Бои шли днём и ночью. Красноармейцы, измученные жаркой и душной погодой, часто отказы-вались от горячей пищи, которую подвозили к окопам. Самарин, вернувшись на КП, позвонил по телефону Ерёмину, просил разрешения отойти на восточный берег реки. Ерёмин резко отказал ему. После разговора с Ерёминым у генерал-майора сделалось скверное настроение. Когда майор Гаран принёс очередную оперсводку, Самарин не стал читать её, а равнодушно сказал: – Я знаю положение без вашей сводки… – И сердито спросил у повара – Обедать я буду когда-нибудь? – Готов обед, товарищ генерал-майор, – ответил повар и так старательно приставил ногу и повернулся направо, что белый халат его затрепетал. |
