|
Дышишь. Богарёв слушал бой. Внезапно гул разрывов стал затихать, советские самолёты больше не летали над немецкими позициями. Неужели натиск отбит? Неужели Мерцалов не смог надло-мить настолько оборону немцев, чтобы совместно с ним начать общую атаку? Тоска сжала сердце Богарёву. Мысль о возможной неудаче Мерцалова была невыносима, жгуче-тяжела. Он не взвидел света солнца, казалось, синее небо померкло, стало чёрным, он: не видел широкой поляны, раскинувшейся перед ним, всё исчезло – и деревья, и поля. Одна лишь ненависть к немцам заполнила его всего. Здесь, на опушке леса, он ясно представлял себе ту чёрную силу, которая расползлась по народной земле. Земля народа! В мечтаниях Томаса Мора и утопиях Оуэна, в трудах светлых умов философов Франции, в записках декабристов, в статьях Белинского и Герцена, в письмах Желябова и Михайлова, в словах ткача Алексеева выражалась вечная тоска человечества о земле равноимущих, о земле, уничтожившей вечное неравенство между работающим и дающим рабо-ту. Тысячи и тысячи русских революционеров погибли в борьбе. Богарёв знал их, как старших братьев, он читал о них все, он знал их предсмертные слова и письма, писанные матерям и детям перед смертью, он знал их дневники и тайные беседы, записанные увидевшими свободу друзьями, он знал их путь в сибирскую каторгу, этапы, где они ночевали, централы, где заковывали их в кандалы. Он любил этих людей и чтил, как самых близких и родных. Многие из них были рабочими в Киеве, печатниками в Минске, портными в Вильне, ткачами в Белостоке, – городах, теперь захваченных фашистами. Богарёв каждым дыханием своим любил эту землю, завоёванную в невиданных трудах гражданской войны, в муках голода. Землю, пусть ещё бедную, пусть живущую в суровом труде, землю, живущую суровыми законами. Он медленно проходил между залёгшими бойцами, останавливался на мгновенье, говорил несколько слов, шёл дальше. «Если через час, – подумал он, – Мерцалов не даст сигнала, я подниму людей в атаку, са-мостоятельно прорву немецкую оборону… Ровно через час». – Мерцалов должен иметь успех, – сказал он Козлову, – иначе не может быть, иначе я ни-чего не видел и ничего не пенял. – Проходя мимо бойцов, он заметил Игнатьева и Родимцева, подошёл к ним, присел на траву. Ему казалось, что в этот миг они говорили и думали о том же, что и он. – О чём вы тут? – спросил он. – Да вот про комарей рассуждаем, – с виноватой усмешкой сказал Игнатьев… «Вот оно что, – подумал Богарёв, – неужели мы о разных вещах думаем в этот час?» Сигнал увидели десятки людей – это были красные ракеты, склонённые от русских линий к немецким. Сразу же загремели выстрелы гаубиц. Тысяча людей замерла. Гром гаубиц извещал немцев о том, что в их тылу притаились русские войска. Богарёв оглядел быстрым радостным взором поле, пожал руку Козлову, который шёл на правом фланге, сказал ему: – Дорогой друг, надеюсь на вас, – вобрал побольше воздуха в грудь и протяжно закричал: – За мной, товарищи, вперёд! – И ни один не остался лежать на милой тёплой летней земле. Богарёв бежал впереди, неведомое чувство охватило всё его существо – он увлекал за со-бой бойцов, но и они, связанные с ним в единое, вечное и нераздельное целое, словно толкали его вперёд. Он слышал за собой их дыхание, ему передавалось горячее и быстрое биение их сер-дец. Это народ отвоёвывал свою свободу. Багарёв слышал топот сапог, это была поступь пере-шедшей в атаку России. Они бежали быстрей и быстрей, а «ура» всё росло, всё крепло, подни-малось всё выше, разливалось всё шире. Его услышали сквозь грохот битвы перешедшие в штыковую атаку батальоны Мерцалова. Его услышали крестьяне в далёкой, занятой врагом де-ревне. Это «ура» слышали птицы, поднявшиеся высоко в небо. Немцы дрались отчаянно. |
