|
Они мастерски и быстро приняли круговую оборону, открыли огонь из пулемётов. Но две волны русской пехоты шли навстречу одна другой. Стальные танки, закопанные в землю, загорелись от жаркого русского огня. Пылали штабные машины, превра-щались в обломки богатые обозы с награбленным добром. Неужели многие из этих людей не-давно боялись в лесу громкого слова, неужели они прислушивались к крику ворон, принимая его за немецкую речь? Уже не только слышали батальоны Мерцалова «ура», раздающееся из немецкого тыла: уже видели они пыльные лица товарищей, покрытые тяжким потом боевого труда, уже различали они гранатомётчиков и стрелков, различали чёрные петлицы артиллери-стов и звезду на фуражке лейтенанта Козлова. А немцы всё ещё сопротивлялись. Может быть, не только смелость руководила их упорством. Может быть, опьянявшая их вера в свою непобедимость не хотела покинуть немцев в минуту поражения. Может быть, солдаты, привыкшие семьсот дней побеждать, не могли и не хотели ещё понять, что этот семьсот первый день стал днём их поражения. Но прорвана и перерезана линия фронта. Вот первые два бойца встретились, обнялись, и в боевом шуме раздался голос: – Браток, папиросочку, неделю не курил! Вот подняли руки первые окружённые немецкие пулемётчики, вот закричал горбоносый веснущатый автоматчик: «Рус, не стреляй!» и кинул наземь вдруг опостылевший ему чёрный автомат. Вот уж пошли, опустив головы, цепочки пленных, без пилоток, с раскрытыми на груди мундирами, недавно распахнутыми в пылу боя, с вывороченными карманами, доказывающими, что нет у солдат пистолетов и гранат. Вот вывели из штаба писарей, телеграфистов, радистов. Вот молча рассматривают суровые запылённые бойцы тело застрелившегося немецкого полков-ника. Уже считает быстрый взгляд молодого командира немецкие пушки и автоматы, машины и танки, брошенные на поле боя. – Где комиссар? – спрашивали друг у друга бойцы. – Где комиссар? – спросил Румянцев. – Кто видел комиссара? – спросил Козлов, вытирая пот со лба. – Комиссар всё время был с нами, – говорили бойцы, – комиссар был с нами. – Где комиссар? – спрашивал Мерцалов, ходя среди обломков машин, весь запылённый, грязный, в изорванной пулями новой гимнастёрке. И ему отвечали: – Комиссар был впереди, комиссар был с нами. На затихавшем поле боя, безжалостно освещенном солнцем, среди сохнущих и черневших от зноя луж крови, среди дымно горящих танков и обгоревших скелетов машин проехал ма-ленький зелёный броневик. Из него вышел Чередниченко. – Товарищ член военного совета, – сказал ему Мерцалов, – вон в том обозе, который подъ-езжает, – ваш сын. Его вывел со своим отрядом Богарёв. – Лёня мой, – сказал Чередниченко, – сын?.. А маты моя?.. Он посмотрел на Мерцалова. Мерцалов не ответил, опустил глаза. Молча стоял Чередни-ченко, глядя на машины, выезжавшие из леса. – Сын, – снова сказал он, – сын… И, повернувшись к Мерцалову, спросил: – Где комиссар? Снова молчал Мерцалов. Ветер прошумел над полем. Оттуда, где догорало пламя, шли два человека. Все знали их. Это были комиссар Богарёв и красноармеец Игнатьев. Кровь текла по их одежде. Они шли, под-держивая один другого, тяжело и медленно ступая. Центральный фронт Гомель – Брянск 1942 Старый учитель I Последние годы Борис Исаакович Розенталь выходил из дому лишь в тёплые тихие дни. В дождь, в сильный мороз, либо в туман у него кружилась голова. Доктор Вайнтрауб полагал, что головокружения происходят от склероза, и советовал перед едой выпивать рюмку молока с пят-надцатью каплями иода. В тёплые дни Борис Исаакович выходил во двор. Он не брал философских книг: его раз-влекали возня детей, смех и руготня женщин. |
