|
«Эх, ей-богу, зря я сам лезу, сидел бы, и никто бы не тро-нул», – с внезапной тоской подумал он. Дверь распахнулась, и в приёмную выбежал начальник полиции, недавно приехавший из Винницы, и молодой бледный адъютант коменданта, который в базарный день делал облаву на партизан. Адъютант что-то громко сказал писарю по-немецки, и тот вскочил и кинулся к телефону, а начальник полиции, увидев Коряко, крикнул: – Скорей, скорей! Где тут доктор? С комендантом припадок. – Да вот наискосок дом, самый лучший врач в городе, – показал в окно Коряко. – Только он, извините, Вайнтрауб – еврей! – Вас? Вас? – спросил адъютант. Начальник полиции, уже научившийся калякать по-немецки, сказал: – Хир, айн гут доктор, абер эр ист юд. Адъютант махнул рукой, кинулся к двери, а Коряко, догоняя его, показывал: – Сюда, сюда, вот этот домик. У майора Вернера был жестокий приступ грудной жабы. Доктор сразу понял это, задав не-сколько вопросов адъютанту. Он выбежал в соседнюю комнату, обнял, прощаясь, жену и дочь, захватил шприц, несколько ампул камфары и вышел следом за молодым офицером. – Минуту… Я ведь должен надеть повязку, – сказал Вайнтрауб. – Не надо, идите так, – проговорил адъютант. Когда они входили в комендатуру, молодой офицер сказал Вайнтраубу: – Я предупреждаю: сейчас прибудет наш врач, за ним послан авто. Он проверит все ваши медикаменты и методы. Вайнтрауб, усмехнувшись, сказал ему: – Молодой человек, вы имеете дело с врачом, но если вы мне не доверяете, я могу уйти. – Идите скорей, скорей – крикнул адъютант. Вернер, худой, седой человек, лежал на диване с потным, бледным лицом. Полные смерт-ной тоски, глаза его были ужасны. Вернер медленно произнёс: – Доктор, ради моей бедной матери и больной жены – они не переживут. – И он протянул к Вайнтраубу бессильную руку с белыми ногтями. Писарь и адъютант одновременно всхлипнули. – В такую минуту они вспомнили о матери, – набожно проговорил писарь. – Доктор, я не могу дышать, у меня темнеет в глазах, – тихо крикнул комендант; он молил глазами о помощи. И доктор спас его. Сладостное чувство жизни вновь пришло к Вернеру. Сердечные сосуды, освободившись от спазм, свободно гнали кровь, дыхание стало свободным. Когда Вайнтрауб хотел уйти, Вернер схватил его за руку. – Нет, нет, не уходите, я боюсь, это может повториться. Тихим голосом он жаловался: – Ужасная болезнь. У меня уже четвёртый приступ. В момент припадка я чувствую весь мрак надвигающейся смерти. Нет в мире ничего страшней, темней, ужасней смерти. Какая не-справедливость в том, что мы смертны! Правда ведь? Они были одни в комнате. Вайнтрауб наклонился к коменданту и, сам не зная отчего, точно толкнул его кто-то, ска-зал: – Я еврей, господин майор. Вы правы, смерть страшна. На мгновение глаза их встретились. И седой врач увидел растерянность в глазах коменданта. Немец зависел от него, он боялся нового приступа, и старый доктор с уверенными, спокойными движениями защищал его от смерти, стоял между ним и той страшной тьмой, которая была так близко, совсем рядом, жила в склеротическом сердце майора. Вскоре послышался шум подъехавшего автомобиля. Вошёл адъютант и сказал: – Господин майор, прибыл главный врач терапевтического госпиталя. Теперь можно отпу-стить этого человека. Старик ушёл. Проходя мимо ожидавшего в канцелярии врача с орденом «железного кре-ста» на мундире, он сказал улыбаясь: – Здравствуйте, коллега, пациент в полном порядке сейчас. Врач неподвижно и молча смотрел на него. Вайнтрауб шёл к дому, громко нараспев говоря: – Только одного хочу я, чтобы меня встретил патруль и расстрелял перед окнами, на глазах коменданта, больше у меня нет желаний. |
