венки и гирлянды»61.

Подводя итог, отметим, что почти во всех областях острова сохранился в

неприкосновенности таитянский язык - по той простой причине, что таитяне составляли

подавляющее большинство. Французский не стал даже вторым языком, ибо, несмотря на

героические усилия немногочисленных миссионеров и учителей, дети (которые между

собой и с родителями все время говорили по-таитянски), окончив школу, быстро забывали

все, чему их учили.

Кстати, программа сводилась к нескольким молитвам, образцам склонения и басням

Лафонтена. Да еще наиболее предприимчивые ученики пополняли багаж своих знаний

десятком-другим французских бранных слов, которые они могли услышать, посещая

Папеэте.

Но печальнее всего не то, что европейское влияние за сто двадцать пять лет создало

лишь хромающую на обе ноги полуцивилизацию, а то, что таитяне слишком дорого

заплатили за нее. Сверх библий, инструмента, утвари и галантереи чужеземные

наставники привезли с собой ужасающее количество новых болезней, от которых у таитян

не было иммунитета и с которыми они не умели бороться. Даже такие сравнительно

безобидные в Европе болезни, как корь, коклюш, грипп и ветрянка, здесь часто приводили

к смертельному исходу. Еще более страшным бедствием, естественно, оказались сифилис

и туберкулез, которых счастливые острова Полинезии до европейцев не знали.

Одновременно туземцы научились не только пить, но и гнать спиртные напитки. Не счесть

числа островитян, которые, следуя высочайшему примеру династии Помаре, упивались до

смерти. Наиболее популярным напитком во времена Гогена был неразбавленный ром; если

его все-таки разбавляли, то только крепким пивом. Пристрастие к рому очень легко

объяснить. Он был самым дешевым напитком, так как изготовлялся из местного сахарного

тростника. В начале девяностых годов ежегодно производилось около двухсот тысяч

литров рома. Почти такой же любовью пользовалось французское красное вино, его

ввозили ежегодно до трехсот тысяч литров. Кому не по карману были ром и красное вино

(или кто уже пропил все деньги), тот делал фруктовое вино. Больше всего пили в июле -

августе, когда в горах созревали дикие апельсины. «Когда идет сбор плодов, весь остров

превращается в сплошной огромный трактир, - писал один потрясенный очевидец. -

Жители собираются вместе в каком-нибудь укромном уголке, собирают апельсины,

выдавливают из них сок и оставляют его на некоторое время бродить в бочках, после чего

пьют без перерыва день и ночь и тут же предаются не поддающимся описанию оргиям.

Полтора месяца они отравляют жизнь всем остальным»62.

Численность населения лучше всего отражает катастрофическое действие болезней и

пьянства. Одно время казалось даже, что островитянам грозит быстрое и полное

истребление, ибо за первые тридцать лет после открытия острова (1767-1797) от ста

пятидесяти тысяч жителей осталась только одна десятая. Еще через тридцать лет и этот

жалкий остаток сократился наполовину, до каких-нибудь восьми тысяч. С тридцатых годов

прошлого столетия до 1891 года с ужасающей точностью рождалось столько же людей,

сколько умирало. Так что положение оставалось в высшей степени критическим, и были

все причины опасаться, что таитянский народ не переживет процесса цивилизации.

В общем можно сказать, что Гоген опоздал на Таити по меньшей мере на сто лет. Или

же - что он выбрал не тот остров. Потому что в Южных морях оставалось еще немало

островов, чьи обитатели вовсе не подверглись влиянию нашей западной культуры, и жизнь

там приближалась к тому, о чем мечтал Гоген, который, кстати, все еще верил, что

таитянская деревня отвечает его идеалу.