поразмыслив, Гоген решил отказаться от этого плана и, не откладывая, возвращаться во

Францию тем же путем, каким прибыл на Таити. Судно должно было выйти из Папеэте в

январе 1893 года.

Изменить свои планы его вынудило прежде всего плохое здоровье. «Я вдруг очень

сильно состарился», - с тревогой писал он своему другу Даниелю. Да и сердце опять

забарахлило. Хорошо еще, что сильное сердцебиение не влекло за собой кровоизлияния,

как было годом раньше. Сам Гоген винил во всем «безвкусную и скверную» туземную

пищу, которую он ел с тех пор, как Теха’амана взялась вести хозяйство. Он был не первым

и не последним французом, слепо верящим, что французская кухня не только

гастрономически, но и терапевтически превосходит все остальные, и страшно страдал на

Таити без бифштекса и жареного картофеля. Правда, ни он, ни кто-либо еще не мог

удовлетворительно объяснить, почему же таитяне, когда европейцы открыли остров, были

такими крепкими и здоровыми и обладали безупречными зубами, хотя ели

преимущественно корнеплоды, фрукты, овощи и рыбу, а стоило им перейти на

цивилизованную пищу, как они начали болеть и терять зубы. Вспомним также, что Гоген

целый год поневоле потреблял очень мало водки, вина, табака и кофе, да к тому же много

времени проводил на воздухе. Казалось бы, здоровье его должно было улучшиться, а не

ухудшиться. И если дело обстояло как раз наоборот, причина может быть только одна: ни

горчичники, ни банки, которыми его лечили в Папеэте год назад, не смогли избавить его от

поселившихся в крови бацилл.

Уверовав в свой диагноз, Гоген, вместо того чтобы на прибывшие так кстати деньги

посетить Маркизские острова, закупил побольше консервов и прочей цивилизованной

пищи; не менее важным был рулон мешковины из кокосового волокна лучшего качества

для картин, которые он давно задумал. До отъезда во Францию оставалось еще два месяца,

и он всецело сосредоточился на живописи и к губернатору отправился только в начале

декабря. А тот, вместо того чтобы незамедлительно вручить ему бесплатный билет и с

кислой улыбкой пожелать счастливого пути, принялся что-то долго и нудно объяснять.

Мало-помалу до бедняги Гогена дошло, что он заблуждался. Министерство колоний в

самом деле, как и было ему сообщено месяц назад, просило губернатора устроить Гогену

бесплатный проезд. Но, заявил Лакаскад, просьба - не распоряжение. Поэтому все

зависело от наличия средств. Он основательно изучил вопрос и, к сожалению, убедился,

что колония никак не может изыскать средства, чтобы оплатить дорогу мсье Гогену.

Гоген не знал, что руководителем Академии художеств в Париже уже давно назначен

человек, относящийся к его живописи еще холоднее, чем прежний директор. Не желая без

толку расходовать государственные ассигнования, он решил снять с себя ответственность

за беспокойного подопечного и переслал ходатайство Гогена в министерство колоний. Там

поступили точно так же. Другими словами, ходатайство отправили на Таити97. Вообще-то

губернатор при желании вполне мог наскрести столь незначительную сумму. Но Лакаскад

был отнюдь не благожелателен к Гогену, ведь тот после их стычки зло высмеял

губернатора в карикатурах, получивших широкую известность в Папеэте (илл. 26).

Пришлось Гогену переломить себя, подавить свой бессильный гнев и кротко просить

губернатора, чтобы тот послал ходатайство в обратный путь по бюрократическим каналам:

авось, второй раз директор Академии художеств смилуется.

Гоген мог утешиться лишь тем, что большинство французских поселенцев не меньше

его ненавидели губернатора Лакаскада и охотно слушали излияния негодующего

живописца.