В одном мы совершенно согласны с рецензентом «Москвитянина»: именно – в его мнении о высоком достоинстве «Слов и речей» преосвященнейшего Филарета, как со стороны глубокости их содержания, так и со стороны красноречивого изложения. И рецензент «Москвитянина», наполнив большую часть своей статьи выписками из этих «Слов и речей», имеет полное право сказать, что в его статье есть много мест, исполненных высокого красноречия, хотя и принадлежащих не его, а чужому перу.

Царство веры не от мира сего. Церковь, для ее действования, не нуждается в обыкновенных средствах. Для ее вечных, непреходящих и неизменных истин всякий человеческий язык был, есть и будет достаточен и богат. Проповедь требует больше любви и убеждения от проповедника, нежели богатого развития от языка, на котором говорит проповедник. Первые апостолы были рыбари, которые, в простоте сердечного убеждения, прозрев духовно, увидели больше мудрых Мира и сделались ловцами человеков… Короче: мы думаем, что история духовного красноречия должна быть изучаема и излагаема отдельно от истории светской литературы. Это дело людей, посвятивших себя изучению богословия. Говоря о духовных витиях, нельзя же ограничиться одною внешнею стороною их «слов» и «речей», то есть одним красноречием, но невольно коснешься и содержания, с которым оно связано и от которого оно получает свою силу. А это значит войти в сферу теологии… О предметах теологических должны рассуждать теологические, а не литературные журналы, наполняемые стишками, сказками, всякою мирскою суетою, а иногда – что греха таить! – и спорами, которые порождаются не совсем християнскими чувствами…

Вот другое дело, если мы скажем, что словесность как наука выдумана педантами, что реторика и пиитика – вздор, а рецензент «Москвитянина» объявит, что он в этом нам «не верит»: об этом можно спорить и важно, и шутя… Мы представили, в оправдание своего мнения о словесности как науке, о реторике и пиитике, целую статью, с посильными доказательствами и доводми; а рецензент «Москвитянина» без всяких доказательств, одним «не верю», напоминающим самовластное «veto»[10 - запрещаю (лат.)], думает порешить вопрос… Так решать легко!

Но такие решения не стоят ни внимания, ни опровержения. Нас совсем другое заставило взяться за перо: это вовсе не литературные обвинения, взводимые на нас «Москвитянином» уже не в первый раз. Без них мы и не упоминали бы никогда об этом журнале, но при них мы не считаем себя вправе оставлять его без ответа. Думаем, все благомыслящие люди согласятся с нами, что молчать в подобных случаях не годится…