Сверх того, мы были, как говорится, в своем праве, говоря о влиянии на русский язык только светских писателей, так же как всякий другой был бы в своем праве, говоря о влиянии на наш язык только духовных наших писателей. Тут все многозначительные вопросы – зачем и почему, не имеют места, и на них один ответ: потому что так хотели мы.
Второй запрос состоит в том, зачем «Отечественные записки» не показали влияния на язык нашего юридического красноречия? «Или (многознаменательно и чисто юридически замечает рецензент) эта отрасль языка у народа, имеющего гражданское устройство, так ничтожна, что не заслуживает и упоминовения?» Отвечаем на это: мы вовсе не знакомы с русским судебным красноречием, потому что, как замечает сам судия наш, произведения этого рода не напечатаны. А о том, что не напечатано, журнал не имеет права и судить. Рецензент «Отечественных записок» нисколько не сомневается, что рецензент «Москвитянина» знает все науки и что ему в особенности знаком язык юридический, как это доказывает, статья его: тем лучше для него, – ему и книги в руки!
Третий запрос: почему рецензент «Отечественных записок», говоря о Пушкине как преобразователе языка, останавливается на повести «Арап Петра Великого» и не говорит ни слова об «Истории Пугачевского бунта»? Ответ: рецензент забыл и охотно признает свою забывчивость непростительною, а третий запрос дельным.
Четвертый запрос: почему рецензент «Отечественных записок» не упоминает, например, о «Письмах русского офицера» Ф. Глинки? Ответ: оттого, что не считает их стоящими упоминовения. Может быть, рецензент «Отечественных записок» в этом случае ошибается, но «ошибки суть свойственны человеку» – errare humanum est. Почему же он не упомянул о других, действительно важных произведениях, упоминаемых ниже рецензентом «Москвитянина», – причина та, что он писал не диссертацию, а рецензию.
Что касается до стихов Кольцова, приведенных в рецензии «Отечественных записок» как пример живописности русского языка в изображении предметов природы, они действительно выражаются таким слогом, который очень естествен в произведении, написанном в духе народной поэзии.
Но вот самый страшный запрос: где рецензент «Отечественных записок» изучал русский язык – в пословицах, в песнях, в исторических актах? Потом, именно где и в чем изучал он – в своем кабинете, в бархатных сапогах, или в других каких-нибудь местах и в других сапогах? На это рецензент «Отечественных записок» имеет честь ответить рецензенту «Москвитянина», что бархатных сапогов он не носит, что русский язык изучал он больше всего в сочинениях русских писателей и в образованном обществе; с пословицами знаком; сказки и песни, собранные Киршею Даниловым, знает чуть не наизусть; читывал не без внимания и другие сборники произведений народной поэзии; к русскому народу прислушивался… Во всяком случае, с отроческих лет по страсти занимаясь русскою литературою и русским языком и лет около пятнадцати действуя на литературном поприще с такою удачею, что сам «Москвитянин» признал некоторые критические статьи его в «Отечественных записках» писанными бойким пером мастера, рецензент «Отечественных записок» думает, что в деле русской литературы и русского языка он что-нибудь знает, – может быть, не так много, как рецензент «Москвитянина», г. Д., но ведь не всем же быть генералами, то есть полководцами; для многих и офицерский чин – недостижимая высота: овому талант, овому два…
Далее рецензент «Москвитянина» делает нам запрос: в каких салонах au Marais, a la Chaussee d'Antin[3 - Марэ, Шоссе д'Антен (фр. |