|
- Мангольф сам заговорил по-актерски. Терра подхватил: - Божья благодать! - Да, романтический вздор, отнюдь не санкционированный церковью. - Слово "гуманность" он произносит не иначе как с эпитетом "ложная". - Только маньяк, воспринимающий весь мир с личной точки зрения, способен требовать от детей, чтобы они убивали своих родителей. - Он думает, что опирается на армию, в действительности же он опирается на парадоксы. Долго ли они продержат его? - спросил Терра. Юный Мангольф покачал головой. - Очень долго, - сказал он твердо. Юный Терра с жаром произнес: - Не может быть, чтобы сейчас, в тысяча восемьсот девяносто первом году, разум долго оставался неотомщенным. Кто, собственно, верит этому маньяку? Все только делают вид, будто верят - из страха, из хитрости, из снобизма. - Верят тому, в чьих руках власть! - сказал Мангольф убежденно. - Тогда не должно быть власти! - Но она есть. И всякому хочется урвать от нее свою долю. Согласный ход мыслей оборвался; в двадцатилетнем задоре, юноши испытующе смотрели друг на друга - один властно, другой упрямо. - Ты замышляешь измену, - утверждал Терра. - И ты будешь разыгрывать религиозную комедию - по примеру твоего кайзера. - Допустим. А ты молишься разуму. Но неразумное начало гораздо глубже засело в нас, и в мире его влияние гораздо сильнее, - взволнованно доказывал Мангольф. - Лицемерные уловки! - твердо и холодно отрезал Терра. - Тупица! Можно подделывать векселя и все же искренне веровать. Ссылаюсь в том на кайзера, господина Кватте и себя самого. - Чистенько же должно быть на душе у такого субъекта! - Я презираю твою чистоплотность. Знание добывается в безднах, а там не очень чисто. Что ты знаешь о страдании? - Мангольф говорил все так же истерически взволнованно. Терра поймал его блудливый взгляд, взгляд постыдно-тщеславных признаний. Он не хотел слушать дальше; он встал и за недостатком места повернулся вокруг собственной оси. - Твои страдания! Надо же когда-нибудь договориться до конца! Значит, жизнь не стоит того, чтобы подходить к ней честно? - Кто ее постиг, тому остается презирать ее, - сказал двадцатилетний Мангольф. - И слушать коварный зов небытия. Я его не слышу, - сказал Терра. - Презирай меня сколько хочешь! Твое страдание так понятно! Оно происходит оттого, что ты наперекор собственному разуму отчаянный карьерист. - Обольщать мир как простую шлюху - в этом глубочайшее сладострастие презрения к себе. - Как? И к себе тоже? Ты слишком много презираешь, это к добру не приведет. Я предпочитаю ненавидеть. - Терра крепко уперся ногами в пол. - Мне ненавистны успехи, ради которых тебе приходится обманывать свою совесть. Ложь ослабляет. Ты потеряешь власть над своим изнасилованным разумом, запутаешься и плохо кончишь. - А ты со своим незапятнанным разумом сразу же берись за револьвер, тебе рано или поздно его не миновать. Теперь встал и Мангольф. Они меряли друг друга пламенным взглядом, каждый из них провидел правду своей жизни и готов был любой ценой отстоять эту правду. Потом один отступил насколько мог, а другой провел рукой по лбу. |
