|
- Я одно время даже занимал пост писаря при военном суде. Сотни горемык, которые незаконным путем уклонялись от смерти, благодаря мне сохранили жизнь, пока меня не выгнали. Я стал адвокатом для бедных - вернулся к тому, с чего начал, и даже в цирке занимал малопочтенное место... Но к чему прискорбные детали! Если для нас со всем должно быть покончено, проведем еще раз, по доброму старому обычаю, часок в задушевной беседе! - Я сам желал этого. Как бы мне знать иначе, чего я еще стою? С кем помериться? - Поскольку мне, в моем отягощенном грехами ничтожестве, удалось установить новейшие этапы твоего развития, мы можем, слава богу, как и всегда, подать друг другу руку. Я из предателя стал убийцей. Ты, дорогой Вольф, действовал в обратном порядке. - Ты малопроницателен в своих утверждениях, - заметил Мангольф презрительно и равнодушно. Терра увидел прежнего Мангольфа из мансарды в доме комиссионера. - Лишь став изменником, как ты это называешь, я стал свободен. Теперь лишь я созрел для больших деяний. Если бы только мне не пришлось взбираться наверх с таким трудом! А то наступает время действовать, но нет уж сил. Оттого бессильны и все остальные. Германия была бы иной, если бы я сразу оказался на должной высоте, - сказал Мангольф торжественно. И махнув рукой: - А теперь все покидают меня. - Об этом следовало подумать двадцать лет назад, - сказал Терра. - Тебе понятно, почему мы потерпели крушение? - Я раньше тебя ушел от дел, - сказал Терра - У меня было достаточно времени выяснить это. Прежде всего мы потерпели крушение потому, что не может не потерпеть крушения человек талантливый, который навязывает свой талант обществу. Оно не хочет талантов, и только случай, для него самого крайне неприятный, побуждает его временами дать ход какому-нибудь из них. Мы же в частности потерпели крушение еще и оттого, что слишком много требовали от себе подобных. - Ты, например. Ты хотел сделать их лучше. - А ты, дорогой Вольф, требовал от них совершенно сверхчеловеческой податливости в сторону зла. Ты был еще большим идеалистом, чем я. - А ты со всеми в лад готов утверждать, что мы, идеалисты, ничего не смыслим в делах. - Еще хуже, если смыслим. Я принял решение делать дела с помощью существующего порядка вещей. И случилось самое худшее: я их делал. - Я всегда считал, что, если я не знатного рода, мне следовало быть посредственностью, - сказал Мангольф. - Все истинные двигатели человеческой истории были посредственностями в умственном отношении. Противоположных примеров не существует. И это к лучшему. Ибо посредственность, - сказал Терра, - в своих проявлениях гуманнее нас. - А чему ей удалось воспрепятствовать? - спросил Мангольф презрительно. - Ничему, - сказал Терра. - Участь людей всегда и неизменно - неосмысленное страдание, выносимое лишь потому, что оно неосмысленное. Но посредственность не станет доводить отвратительные и жалкие судьбы человечества до последнего предела, не станет превращать их в счастливые и благородные, так же как не станет возводить на высоту идейного мышления катастрофы, которые просто заложены в природе человечества. Потому и сама она никак не может пасть до преступления, когда провалится и то, и другое, как проваливаются в человеческом обществе все идейные побуждения. С посредственностью во главе человечество имеет некоторый шанс избежать наихудшего. Прежде всего главари из числа посредственностей непременно остаются сами в живых, духовная неполноценность позволяет им это. А ведь смерть - единственное, чего нельзя простить, как внушала мне некогда самая живучая особа, какую мы знали. |
