То ли водка, то ли черная икра, то ли шампанское и скрипки, но Леа почувствовала, что ее охватила и понесла радость жизни, от которой ей захотелось громко смеяться и опустить голову на плечо Тавернье. А тому было забавно наблюдать, как молодая женщина расцветает от удовольствия. Она попросила оркестр сыграть медленный вальс и без церемоний пригласила своего спутника. Была она такой гибкой, двигалась с таким чувственным изяществом, что вскоре весь зал смотрел на медленно скользящую пару.

Франсуа Тавернье чувствовал, как трепещет она в его объятиях. Он прижал ее крепче, и вскоре они двигались по танцевальной площадке как, казалось, единое существо.

И после того, как музыка стихла, они продолжали вальсировать. Потребовались смех и аплодисменты зала, чтобы они «спустились на землю».

Не обращая внимания на посетителей, Франсуа Тавернье не отпускал Леа от себя.

— Вы прекрасно танцуете, — убежденно заметила она.

— Вы тоже, — восхищенно ответил он, провожая ее к столику.

— Как прекрасна жизнь! Пить, танцевать — вот так бы мне хотелось провести ее всю! — воскликнула Леа, протягивая пустой бокал.

— Девочка, вы уже много выпили.

— Нет, хочу еще.

Франсуа Тавернье махнул метрдотелю. Почти мгновенно возникла новая бутылка шампанского. Оркестр исполнял «Очи черные», и под чарующие звуки этой мелодии они молча выпили.

— Поцелуйте меня. Хочу, чтобы меня целовали.

— Даже я? — наклоняясь, спросил он.

Настойчивое покашливание совсем рядом прервало их поцелуй. У стола стоял очень бледный молодой человек со шляпой в руке.

— Лорио, что вам угодно, старина?

— Могу ли я поговорить с вами, месье? Это крайне важно.

— Простите, я ненадолго.

Тавернье проследовал за Лорио к бару. После короткого и оживленного разговора он с угрюмым лицом вернулся к Леа.

— Пойдемте. Мы уезжаем.

— Уже? А который час?

— Четыре утра. Ваши тетушки будут волноваться.

— Да нет. Они знают, что я с вами. По их мнению, вы человек очень приличный, — фыркнув от смеха, произнесла она.

— Хватит, пора ехать.

— Но почему?

Не отвечая, он бросил на столик несколько купюр и схватил Леа за руку, торопя встать.

— Гардеробщица, пальто мадемуазель!

— Выпустите меня. Объясните, в конце концов, что происходит?

— А то, дорогая, — ответил он глухо, — что в этот момент немцы бохмбят Кале, Булонь и Дюнкерк, с воздуха захватывают Голландию и Бельгию.

— Ах нет! Боже мой, Лоран!..

Еще несколько мгновений назад напряженное лицо Франсуа Тавернье стало злым. Какую-то долю секунды они взглядами мерили друг друга. Дама из гардероба прервала эту немую схватку, помогая Леа накинуть чернобурку.

На обратном пути они не обменялись ни словом. Подъехав к дому на Университетской, Франсуа Тавернье проводил Леа до двери. Когда она вставляла ключ в дверной замок, он повернул ее к себе и, сжав ладонями ее лицо, страстно поцеловал. Она равнодушно не сопротивлялась.

— Раньше вы мне нравились больше.

Ничего не ответив, она спокойно повернула ключ в замке, вошла и захлопнула за собой дверь.

В тиши той майской ночи она слышала только стук собственного сердца и шум удаляющегося мотора.

Добравшись до спальни, она расшвыряла свою одежду, взяла лежавшую на разобранной постели ночную рубашку и скользнула под одеяло, натянув его себе на голову. Конечно, совсем не то, что ее кроватка в Монтийяке, но какое-никакое, а убежище.

Она заснула с именем Лорана на устах.