— Как только вы можете говорить подобные ужасы! Я уже давно все позабыла. Лоран для меня сейчас только друг, в момент отъезда, доверивший мне свою жену.

— Не похоже, что это вас развлечет.

Леа разразилась молодым откровенным смехом.

— Вот тут вы правы. Камиллу интересуют лишь скучные вещи.

— Ну а вас?

— У меня есть желание все узнать, все увидеть. Не будь моих тетушек, следящих за каждым моим шагом, и не будь войны, забравшей всех молодых парней, я бы каждый вечер ужинала в роскошных ресторанах, танцевала в кабаре, часами просиживала в барах.

— Какая чудесная программа! А что вы скажете, если я заеду за вами к семи часам? Сначала отправимся выпить по рюмочке, затем в мюзик-холл, потом поужинаем в каком-нибудь модном уголке, а в завершение потанцуем в кабаре или послушаем русские песни.

При этом перечислении удовольствий глаза Леа расширились, как у ребенка на его первом рождественском празднике. Этот дерзкий характер, жажда жизни и откровенная чувственность так ему нравились, что Тавернье пришлось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы не заключить ее в объятия!

— Это было бы здорово, я так скучаю!

Признание было сделано таким жалобным тоном, да еще таким очаровательным ротиком, что благие намерения Тавернье едва не рухнули. Чтобы скрыть смятение, он захохотал.

«Истинный волк, — подумала Леа. — Он, как и все остальные. Буду из него веревки вить».

— Значит, договорились? К семи заеду за вами. Пока же созвонюсь с вашими тетушками, чтобы испросить их позволения.

— А если они откажут?

— Знайте, моя красавица, никогда еще женщина не отказывала мне в том, о чем я ее прошу, — произнес он с иронией, которую Леа приняла за самодовольство.

— Посмотрим, что скажут тетушки, когда я вернусь.

Перемена в ее настроении не ускользнула от Франсуа Тавернье, который, расставаясь, подумал: «А нет ли у нее чувства юмора?»

Когда Леа вошла в белую с бежевым комнату Камиллы, та стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. В своем домашнем платье из кремового сатина она как бы сливалась с окраской стен и ковра. Услышав хлопнувшую дверь, обернулась.

— Почему ты поднялась? — воскликнула Леа. — Думаю, ты обязана оставаться в постели.

— Не сердись на меня. Я себя чувствую намного лучше. Ко мне заходил месье Тавернье. Он очень меня поддержал.

— Встретила его у подъезда.

— Он тревожится о нас и считает, что нам следует уехать из Парижа. Я ему сказала, что беспокоится он напрасно: на фронте спокойно. Так спокойно, что генерал Энтзингер пригласил на театральный праздник в своей ставке все парижское общество.

— Откуда ты об этом знаешь?

— Лоран пишет об этом в своем письме. Я получила его сегодня.

— Как он поживает?

— Очень хорошо. Просит тебя обнять и сказать, что ему доставило удовольствие твое письмецо. А у тебя есть известия от родителей?

— Да, мама зовет меня домой.

— Ох! — простонала, опускаясь в кресло, Камилла.

— Не волнуйся. Я ответила, что не могу бросить тебя здесь одну. Ты же во мне нуждаешься!

— И это чистая правда! Я только что говорила месье Тавернье: присутствие Леа меня успокаивает, придает мне силы и мужество.

Не отвечая, Леа позвонила горничной.

— Помогите хозяйке лечь в постель. Теперь, Камилла, тебе надо лечь. Ах, забыла! Я же принесла тебе книгу.

— Спасибо, дорогая, что ты об этом подумала. Кто автор?

— Какой-то Селин.