В сердцах Кракен обрушил кулак на собственный висок и погрузился в самоуничижение. Все это выпивка виновата, крепкая выпивка: она сводит человека с ума. От этой правды отвернуться невозможно. Но ведь полное отсутствие выпивки производит тот же эффект, так? Он облизнул сухие губы — язык словно перьями оброс. Вытянутые перед собой руки непроизвольно тряслись. Тогда Кракен уселся на них и сгорбился на табурете в углу лаборатории Нарбондо. Еще он краем глаза видел всякие вещи — такое, чего не следовало видеть. Ужасные вещи, иначе не скажешь. Или вещи, которые обязательно привели бы к нему, к неизреченному ужасу. Таким трезвым он не бывал целую неделю, да что там — месяц!

Сейчас, косясь левым глазом на то, что лежало на мраморной столешнице не дальше пятнадцати футов от него, он думал, как это выглядело бы, будь он пьян. Будь у него хоть полшанса, он постарался бы раскопать суть дела, дойти до истины. Кракен похлопал себя по карману куртки — Эшблесс на месте, с дыркой от пули и всем прочим. Проблема с философами одна: с практическими советами у них плоховато. Проку от них в его нынешних обстоятельствах почти никакого. Лучше бы книга была пуста и содержала под обложкой хотя бы пинту джина.

Кракен размял пальцами веки закрытых глаз и не стал их поднимать. Время тянулось ужасающе медленно. Ему вспомнилось, как с полтора десятка лет тому назад он выволакивал из открытых гробов мертвецов, с виду немногим милее, чем эта груда костей на столе. Лучше б у него глаза вырвали. Может статься, это еще впереди. Его поколотили, но это не смертельно. Поколачивали и прежде. И ужасов он в свое время тоже навидался, только больше ни на что подобное смотреть не хотел. Ведь бросил же он торговлю кальмарами, когда эти тонконогие холодные твари заселили его сны.

В сотый раз он огляделся в поисках чего-нибудь съестного — или, лучше, чего-нибудь спиртного, — но не обнаружил ничего, кроме пустого стакана из-под вина рядом с тарелкой куриных костей, в порыве дьявольского бессердечия оставленных на столе прыщеватым малым с кудряшками. Толща стекла зрительно приумножала глубину красного осадка на дне. По правде, там оставалось меньше, чем требуется, чтобы стечь к краю, если стакан опрокинуть вверх дном.

Уверенности ради Кракен все же попробовал. Потыкал в осадок пальцами, но насобирал не больше капли. На тарелке осталось и того меньше — одни раздробленные косточки, оставшиеся от обгорелой тушки редкой дичи: павлиньей курочки при безглазой, опаленной голове.

Пьюл и Нарбондо ушли, надежно заперев двери и окна. Бросили его несколько часов назад, еще до прихода ночи. Призрачный свет газовых ламп ничуть не разгонял царивший в лаборатории мрак; просто отбрасывал на стены и пол всякие неприятные тени вроде, — думал Кракен, едва осмеливаясь взглянуть в ту сторону, — тени горбатого павлиньего костяка там, за краем пианино. Уходя, они оставили Кракену кувшин воды. Отчаяние и не до того доводит…

Они вернутся, Кракен даже не сомневался: вернутся с телом. Поездка Пьюла в Харрогейт на поиски рукописи бедного Себастьяна завершилась общей ссорой. Летели проклятия. Доктор заехал Пьюлу в челюсть, разбил бутыль карболки и залил кислотой кусок конской шкуры, которую Пьюл готовил для лечения лица. Воняла она ужасно. Затем они ушли. То, что лежало на столе, должно быть оживлено — так распорядился Нарбондо. Нынче же вечером, только надо найти донора. Если не получится, хмыкнул доктор, вполне сойдет и Кракен. Или Пьюл, кто-то из них. Эту его грозную тираду Пьюл встретил, ухмыляясь. Вылитый кот, опившийся сливок.

Огонь танцевал в лампах, раскачивая тени. Птичьи кости шевельнулись на тарелке, словно пытаясь уползти, и Кракен вытаращился на них в ужасе. Тишина. В дальней части комнаты на маленьком столе рядом с пустым аквариумом стоял ящик Кибла.