Он осторожно похлопал себя по носу, поправляя сползающие бинты. Содрать бы их совсем да швырнуть в канаву, но пропитавшие их химикаты придали его лицу янтарно-голубой окрас, пугающий и необъяснимый. Бинты как таковые не слишком бросались в глаза. И даже, кажется, произвели положительный эффект. Кожа на лице чувствовалась собранной и тугой, и Пьюл уже давно одержал верх над безотчетным рвотным рефлексом на вонь анчоусной пасты. Он потянул концы бинтов, ослабил узлы и, туго подмотав всю конструкцию, затянул по новой.

Сверился с карманными часами. Пора идти. Ему придется ползти на брюхе под прикрытием зарослей — ничего другого не оставалось. Пьюл ведь не может провести в этих кустах остаток своих дней, а если выскочит на дорогу, его тут же схватят. Пьюл предпочел бы угнать повозку — придушить хозяина и убраться с его пожитками, — но для столь решительных действий он и так слишком глубоко увяз. Цена новых проделок может оказаться выше их выгоды.

Пьюл снова приподнялся над кустами. Понятно, что толпа уже давно устала шарить по лесу. Кажется, вокруг не было никого, кроме тощего мужчины в синих бриджах, чистившего в лохани треску на задах рыбной лавки. Пьюл выбрался из своего убежища сквозь прогалину в подлеске и зашагал по улице — деловито, как ему казалось, отнюдь не напоминая преступника, уходящего от погони. Мужчина с треской скоблил свою рыбину, не обращая на него внимания. Столь же деловито Пьюл свернул за угол рыбной лавки, увидел, что впереди улица пустынна, и побежал к железнодорожной станции, придерживая норовившие размотаться бинты рукой.

За квартал до станции он перешел на шаг: времени у него предостаточно, а привлекать излишнее внимание опасно. Локомотив разводил пары на путях у открытой платформы. Не так уж много пассажиров рассаживалось по вагонам. Усталого вида мужчина с усами торговал вразнос лепешками и кофе — подавал их в окна. Пьюл готов был убить за лепешку, в самом буквальном смысле слова. Он пребывал в отвратительном настроении, которое голод ничуть не сглаживал.

Стальные ступени вели к вагону второго класса в десяти футах впереди. Никто не закричал, никто не бросился на него с кулаками. Пьюл швырнул монетку лениво прохаживавшемуся по платформе мальчишке-газетчику, запрыгнул в вагон, отыскал свободное купе и спрятался за развернутой газетой. Лучше не высовываться, решил он, пока они не окажутся хотя бы на полпути к Лондону.

Поезд двинулся было вперед, но тут же резко встал, шипя выпущенным паром. По платформе простучали шаги. Пьюл глянул поверх газеты и обомлел, увидев Лэнгдона Сент-Ива со слугой, поднимающихся в вагон. Он вздернул газету повыше. Если дверь в его купе откроется, он выскочит в окно. А что еще делать? Пистолета при нем нет. В следующий раз его не застанут безоружным, а он точно будет, этот «следующий раз», непременно будет.

Нарбондо устроит Пьюлу страшный разнос за то, что ему не удалось найти бумаги. Долгие часы потребовались на то, чтобы выжать из Кракена все нужные сведения: спиртное куда действеннее и куда опрятнее пыток. Пьюл охотно прибегнул бы к последним, но, поскольку они с Нарбондо не имели ни малейшего понятия, может ли Кракен хоть что-то им предложить, было решено оставить пытки напоследок. Кракен был упрямый старый хрыч, да еще и совестливый, но в конце концов выболтал все, рыдая в стакан. Пьюл усмехнулся за газетой и задался праздным вопросом, занял ли Сент-Ив купе в этом вагоне или прошел в следующий.