Я постоянно напрягаюсь, изобретая разные методы, чтобы уговорить ее почитать русские книжки, посмотреть фильмы. Говорим по-русски мы только дома, когда бываем вдвоем, с Виктором же она говорит всегда только по-французски. Хоть я и очень стараюсь, но моя дочь в Москве — действительно иностранка, и все сразу отмечают ее французский акцент и не совсем правильную манеру выражаться. Меня это давно уже начало беспокоить, но все эти мысли обретают завершенную форму только сейчас.

В какой-то мере я должна быть благодарна мужу за то, что он облегчает мне решить, казалось бы, неразрешимую задачу — уехать в Москву и увезти с собой дочь. При нынешнем раскладе его адюльтере — у меня есть все шансы это сделать, в любом другом случае сделать это невероятно трудно, ведь французская Фемида так закручена, что права матерей-иностранок минимальны. Я уже знала о нескольких громких процессах, когда отцы-французы, пожелавшие оставить детей при себе, выигрывали дела в суде.

Мысли скачут — наверное, то же чувствовала моя мать, когда узнала об измене отца, не думала я, что и мне придется оказаться в подобной ситуации…

Тогда она сделала невероятное — удержала отца и сохранила свою семью, но нужна ли была ей самой и всем нам такая жесткая форма защиты? Может быть, она так боялась одиночества, что сделала то, чего люди должны стыдиться до конца своих дней? Что же говорила она себе, когда решилась на такое?

Нет, не буду даже думать об этом — не могу и не хочу быть твердой и несокрушимой, как она, выяснять все детали фиаско своей семейной жизни, копаться в этом — отвратительно… пусть уж лучше все останется грузом до конца непроясненных отношений, мне вполне достаточно причины… Зачем держаться за жалкие обломки прежнего благополучия, ведь брака больше нет, и не нужно ничего себе объяснять и придумывать. Развод — это простая формальность, через главный кошмар предательства я только что прошла и все еще жива…

Меня начинает бить нервная дрожь, мне хочется куда-нибудь спрятаться, уйти в темноту, выключиться, исчезнуть, не быть…

Но я тут, и ни уйти, ни спрятаться не получится, с этим придется жить дальше, ведь у меня немало обязательств на этом свете… А раз так, я должна справиться с собой и со всем остальным, у меня должно хватить сил…

Бывают удары и похуже — Марине, в ее девятнадцать лет, решившейся рожать без всякой поддержки, брошенной моим отцом, было наверняка труднее моего, но она как-то справилась… Та история уже давно закончена — хотя как знать? Может, жизнь и сведет меня с нею — у меня ведь есть сводный младший брат, ее сын…

Пройдет время, закончится и эта банальная история супружеской неверности. И только от меня сейчас зависит, как она закончится, что оставит она мне самой, моей дочери — ведь то, что происходит в настоящем, скоро станет прошлым, где уже ничего нельзя будет исправить…

Но пока еще — не стало, сейчас еще длится настоящее… И меня в нем унизили, элементарно предали и растоптали… Но я не хочу быть несчастной и брошенной неудачницей! Так что же мне делать? Терпеть и удерживать нелюбящего и предавшего меня мужа? Бороться за семью, устраивать слежку, как мать, опускаясь до интриг и хитростей, собирая на него досье, свидетелей? Хочу ли я этого?

Нет, я не хочу такой семьи, такого груза на своей совести, такой памяти… Уж лучше оказаться на щите и стать проигравшей стороной…

Все эти обрывочные мысли и воспоминания ни на минуту не оттесняют внутренней тяжести и тупой, ноющей головной боли… Равнодушные, чуждые мне люди — за тринадцать лет так и не удалось никого встретить, с кем хоть как-то захотелось бы сблизиться! — неторопливо проходят к своим машинам, нагруженные покупками, и выезжают с парковки.