Господи, надо же было так заблуждаться на собственный счет! И куда только подевались теперь ее хваленые легкость и жизнелюбие?..

С другой стороны, нечего делать вид, что она действительно способна справиться с любой проблемой, оказалось — не с любой… Все эти компромиссы с жизнью уже доконали ее, и давно пора хотя бы самой себе сказать правду — она выжата, почти на пределе, и ее терпению приходит конец.

Как же она докатилась до такого состояния? Почему все складывается не так, как хочется, хотя она и живет, как робот, по правилам и графикам, не думая о себе, пытаясь все успеть? И как будто и успевает, из графиков не выбивается, но чего она этим достигла?

Ее теперешняя жизнь ни скучна, ни весела, ни слишком богата впечатлениями, а, что хуже всего, малоинтересна ей самой. Какая-то странная апатия в последнее время делает ее жизнь почти виртуальной, существующей как бы параллельно, не вовлекает в себя полностью… Все, чем она занимается теперь, видится ей почему-то со стороны, она как бы безучастно подглядывает за происходящим, не слишком вникая в его суть — просто присутствует при очередном эпизоде из собственной жизни, делая какие-то, в общем, очередные правильные шаги, произнося подобающие случаю реплики… Как на картинах импрессионистов — все зыбко, не вполне четко, слегка размыто…

Домой больше не тянет, как прежде, да и прежнего дома давно больше нет. Что-то важное ушло из их с Виктором жизни, и уходит каждый день, и, если быть честной с самой собой, она уже перестает верить в то, что изменения к лучшему вообще возможны, хотя и продолжает зачем-то убеждать себя в обратном…

Нет, жить так, как сейчас живут они, — нельзя, каждый день сплошные разногласия и потери, и эти потери — невосполнимые, это ясно, но совершенно не ясно, невозможно понять — как все исправить? С чего начать?

Она часто ловит себя на одной и той же мысли — все закончилось навсегда… Виктор уже не способен на обыкновенный разговор — каждая ее попытка даже не примирения, а простого общения нарывается или на стену неприязненного молчания, или на откровенное раздражение. Ее эмоциональная жизнь дома, если не считать приятных минут общения с дочерью, достигла нестерпимо высокого уровня накала — по наличию периодических негативных вспышек и нагнетанию напряженности. Отношения с мужем стали просто непредсказуемыми, и постоянным в них остается одно — недовольство, обида, горечь и отчуждение, да еще и это — ожидание очередного проявления его необъяснимой неприязни, почти неприкрытой злобы… Все это держит ее в состоянии стресса и тревоги… Не жизнь, а какой-то сплошной диалог с тоской и ожидание тоски еще большей…

Понимать, что так жить нельзя, и в то же время продолжать тянуть эту жизнь — сродни парадоксу. Она и оценивает свою жизнь вполне адекватно, как некий парадокс, не поддающийся объяснению, а просто существующий…

Тянулся же он потому, что решающих слов никто пока не произнес… Именно поэтому она время от времени напрягается и возобновляет попытки поговорить с Виктором, цепляясь непонятно за что.

В последнее время он вообще перестал церемониться — постоянно обрывает ее, придумывает отговорки и уклоняется от объяснений, небрежно кидая мимоходом: «Уже поздно, пора ложиться спать, и нечего будоражить себя перед сном». Или: «Слишком рано — впереди столько дел, и нечего лезть со своими глупостями, загромождая голову лишними сложностями…» А то и вовсе лапидарно: «Не к месту…»

Раньше ей все же иногда удавалось втянуть его в объяснения, после которых она потом долго не могла прийти в себя от услышанного, потому что все его монологи и откровения с большой натяжкой можно было назвать нормальным супружеским общением — они еще больше разобщали, напрочь лишали покоя, нагнетали тоску, безнадежность, да и были по сути своей не вполне дозволенными приемами для мирной семейной беседы, потому что звучали, скорее, как обвинения и приговоры:

— По-моему, все эти ваши любимые штучки — самокопание, эмоциональные надрывы, ностальгические переживания, меланхолическая чувствительность и тому подобные переживания — просто издержки вашего происхождения.