– Так что же делать будем? – спросил Пастух. – Я ведь, собственно, только ради этого и прикатил.

– Как я догадываюсь, ты тоже получил приглашение? – Артист извлек из кармана легкой спортивной куртки точно такую же афишку, что и полученная Пастухом в Затопине. – Вчера у себя в ящике обнаружил… И Доку такое же пришло. Тоже заказным. Позвонил Мухе. Он не отправлял. Стало быть, Боцман. Больше некому.

– Ясно, – сказал Пастух. – Общий сбор – на трибуне. Эти автокамикадзе должны знать, где наши места.

– Я сказал Мухе на всякий случай, – кивнул Артист. – О Боцмане и разговора нет, коли он сам нас сюда зазвал. Не поскупился. Между прочим, билетики по двести тыщ… Док взглянул на часы.

– Ладно, мужики, двинули в Колизей, поглядим, что тут за цирк, а после все решим… И они пошли втроем – высокие, стройные Пастух и Артист (один светловолосый, второй с темной шапкой вьющихся кудрей) и третий – более плотный, похожий на их старшего брата.

Они миновали линию контроля и начали подниматься по узким проходам туда, где были их места на трибунах, – с виду люди как люди, такие же, как все эти тысячи пестро одетых фанатов нового вида спорта.

Но было в них нечто неуловимое, что выделяло среди всех остальных – то ли необычное спокойствие в глазах и лицах, то ли сдержанная скупость жестов.

Они шли, и им почему‑то, будто помимо воли, безропотно уступали дорогу, пропускали, торопливо поджимали ноги – словно исходило от каждого из этой троицы незримое излучение опасности, силы и какой‑то особенной уверенности в себе.

Места их оказались из самых дорогостоящих и лучших на стадионе.

Здесь вокруг полно было тех, кого теперь называли «новыми русскими»похожие друг на друга ребятки нового поколения: молодые толстосумы с расфуфыренными длинноногими эскорт‑красотками и как бы неотделимые от них то ли блатные, то ли приблатненные коротко стриженные, накачанные, нагло‑самодовольные парняги с холодными, цепкими взглядами – быки, кидалы, отморозки из разных команд и бригад. Но и спесивые удачники‑богатеи, и эти крутые братки почему‑то невольно скучнели, встречая на миг жесткий взгляд Пастуха, ироничный – Артиста, очень внимательный, пристальный и спокойный самого старшего из них – Дока.

И вот гонки кончились, толпы зрителей понемногу редели.

Но на скамьях еще было полно людей – многие ждали, когда освободятся проходы, и от нечего делать разглядывали расходящийся народ в бинокли, монокуляры, подзорные трубы и даже в снятые с ружей оптические прицелы.

Среди них в гуще зрителей западной трибуны решительно ничем не выделялись трое молодых мужчин в свободной летней одежде – спортивных рубашках, черных майках и длинных широких шортах по моде сезона. Расположившись в рядах по другую сторону арены, прямо напротив трибуны, где сидели Пастух, Док и Артист, двое из них молча отслеживали каждое движение объектов наблюдения в мощную дальнобойную оптику. Дистанция была немалая – свыше двухсот метров. Но через линзы мощных приборов лица Пастуха и его друзей, казалось, были совсем рядом. А третий, чуть прикрыв глаза, отрешенно‑сосредоточенно вслушивался в то, что звучало в обычных с виду наушниках от карманного плеера.

– Вижу всех… Все в сборе… Кроме шестого, – переведя какой‑то черный рычажок на своей зрительной трубе, едва слышно пробормотал один из наблюдателей и коснулся серебряной «сережки» в мочке уха. – Звук в порядке. Принимаем отлично.

Наши действия?

– Можете приступать, – отозвалась «сережка».

– Дополнительные указания?

– Проводим основной вариант.