Я достал из стола телефонный справочник и позвонил в редакцию. Меня пофутболили по нескольким номерам, пока я добрался наконец до секретарши отдела объявлений:

– С вами говорит старший инспектор Московского уголовного розыска капитан Тихонов. Вы поместили в сегодняшнем номере объявление о продаже щенка…

– Какого именно? У нас их в номере три продается.

– Легавого щенка по кличке Стас, – сказал я, и ощущение у меня было такое, будто я глотал наждачную бумагу.

– Да, помню такое объявление. А в чем дело?

– Нас интересует, кто сдал это объявление.

– Сейчас посмотрю по регистрационному журналу, – она коротко пошуршала бумагой, потом ответила: – Репнин Николай Иванович, проживает – Москва, улица Воровского, паспорт № 2794513…

Шарапов по телефону давал указания – наверное, кому‑нибудь из наших инспекторов:

– Да, и вот еще что: посмотрите, подумайте, сравните, нет ли там чего‑нибудь общего с кражей в магазине на Домниковке. Ну давай, давай, жду вестей…

Он положил трубку, взглянул на меня удивленно – что это еще за фланирующие личности? – сказал и спросил одновременно:

– Итак, жизнь продолжается. Сводку читал?

– Читал.

– Я вчера допрашивал потерпевшего, и когда он мне рассказывал, на какую удочку его выудил вор – он телефонным монтером прикинулся, – то невольно вспомнил историю двадцатилетней давности, – Шарапов хмыкнул и замолчал.

– Что за история? – спросил я без интереса.

– Я на работу через Трубную площадь ходил, и там на лотках два деятеля продавали сухой кисель. Помнишь, был такой розовый порошок в продаже?

– Помню.

– Вот я и обратил внимание, что у одного всегда стоит очередь, а у другого кисель берут совсем редкие прохожие. И стало это мне любопытно, и любопытствовал я до тех пор, пока не посадил продавца с богатой клиентурой.

– Почему? – удивился я.

– Потому что он был житейский философ. Практическую психологию хорошо смекал: он в ягодный концентрат ценою двадцать три рубля кило добавлял ровно половину сахара за девять рублей кило. На каждом килограмме товара он зарабатывал четырнадцать рублей, и покупатели охотнее брали его кисель – он был много слаще.

Шарапов, видимо, хотел пояснить свою мысль о сладком киселе, который нравился обворованному телефонным мастером человеку, но я глубоко вздохнул и быстро, как человек, прыгающий в холодную воду, перебил его:

– Владимир Иванович, у меня неприятность произошла…

Он слушал внимательно, не перебивал меня, не смеялся и не сердился, а только рисовал все время на бумаге какие‑то затейливые фигуры – ромбики, кружки, кресты, соединял их между собой, какие‑то части заштриховывал, и получался сложный орнамент. И на меня не смотрел, отчего мне казалось, будто он плохо слушает мою историю, продолжая раздумывать о практических психологах и любителях сладкого киселя.

Я договорил до конца, тяжело вздохнул, мы помолчали, потом Шарапов спросил:

– А почему же он на паспорт этот Репнина сдал объявление? – И по‑прежнему на его лице не было ничего, кроме скуки, но мы с Шараповым работали давно, и я сразу же безотчетно уловил в нашем разговоре дрожание незримой струны, какой‑то непонятный нервный трепет, для постороннего человека совершенно непостижимый за ватной маской недвижимого шараповского лица.