— Печальная история. — Я поморщился, будто чай вдруг почему-то стал невыносимо горьким. — Но в чем мораль? Как, по-твоему, правильно?

— Мораль в том, что никакого “правильно” вообще не существует. — Дед пожал плечами. — Ты не сможешь угодить всем — и всегда останутся недовольные. Нытики, которые считают, что именно с ними судьба, государство, аристократ или владелец фабрики обошлись несправедливо. И если ты собираешься заплатить каждому по пятьсот рублей из собственного кармана…

— То у меня не хватит денег?

— Хватит, — улыбнулся дед. — Но не сомневайся — завтра они придут и потребуют еще. Денег, справедливого суда, политических преференций…

— Освобождения заключенных, — добавил я.

— И его тоже. — Дед полез в ящик стола — видимо, за табаком. — И ты удивишься, кем на поверку окажется большинство несчастных узников: люмпенами, маргиналами, мелкими преступниками — а то и террористами. Вроде тех, с которыми ты уже имел сомнительное удовольствие познакомиться. Предлагаешь выпустить их всех?

— Нет, — вздохнул я. — И вряд ли этого бы хотел… хоть кто-то.

— А чего тогда? — Дед буквально не давал мне опомниться. — Возможности заниматься политикой? Да ради Бога! Государственная дума существует уже чуть ли не сотню лет. По большей части туда всегда избирали бесполезный сброд — но мне случалось видеть и по-настоящему способных людей из простых.

Голова понемногу начинала закипать. Наверное, не стоило начинать подобный разговор без хоть какой-то теоретической подготовки — но деваться было уже некуда: дед явно оседлал любимого конька.

— Талантливые самородки непременно пробиваются наверх. Медленно, обдирая руки и прочие части тела — но все-таки пробиваются. — Дед причмокнул, раскуривая трубку. — Не могу сказать, что я так уж рад был каким-то там… лапотникам в Госсовете — но только идиот станет отрицать их полезность. В конце концов, без них мы бы еще пятьдесят лет назад получили такой взрыв, по сравнению с которым дюжина уголовников с винтовками во дворце Юсупова — детский лепет.

Интересно — а знал ли обо всем этом Хриплый?

— А крепостное право? В последний раз мы пытались протащить реформу в тридцать четвертом! — продолжал дед, распаляясь все больше и больше. — И как ты думаешь — кто первым выступил против?

— Древние рода? — осторожно предположил я. — Аристократы, крупные землевладельцы?..

— Нет! — Дед выпустил из ноздрей дым, на мгновение став похожим на рассерженного дракона. — Государственная дума! Мелкие помещики, у которых от дворянского положения осталась, по сути, только бесполезная и дурацкая привилегия владеть другими людьми. Но куда больше меня тогда удивило другое: крепостная реформа оказалась не нужна самим крестьянам… Не всем, конечно. — Дед снова закусил мундштук зубами и тихо закончил: — Но не меньше трети из их голосов было против.

Я едва не разлил чай себе на колени.

— Хочешь спросить — почему? — усмехнулся дед. — Могу только догадываться. Я склонен думать, что переход к положению вольного человека для очень многих скорее означал бы потерю покровительства могущественного аристократа, чем какие-то особенные приобретения. Так или иначе, сейчас крепостное право — не более, чем юридическая формальность. И кроме того, некоторые семьи поколениями так тесно связаны с родами, что это скорее можно назвать древним союзом, чем… владением.

— Что-то вроде вассальной клятвы? — спросил я.