– Красиво, – подтвердил он. – Мне можно посмотреть?

    Я подумал.

    – Смотрите.

    Виктор Семенович встал рядом со мной и некоторое время молчал.

    – Опять вспомнилось? – скорее не вопрошающе, а утверждающе сказал он.

    Я только головой кивнул. Что-либо скрывать я не видел смысла. Я еще немного помолчал, а потом спросил:

    – Квартиру они забрали?

    Я заметил, как вздрогнул Виктор Семенович. Как-то странно посмотрел на меня.

    – Кто они? – поинтересовался он, хотя явно хотел спросить о другом… совсем о другом.

    – Ну эти… папина родня.

    Виктор Семенович на этот раз молчал гораздо дольше.

    – Откуда ты знаешь?

    Мне вдруг стало его жалко.

    – Виктор Семенович, ну не обижайтесь на меня, пожалуйста. То, что я ни на что не реагирую еще не значит, что я ничего не вижу. – Я немного помолчал. – Папа никогда не брал меня с собой к своим родителям и братьям. А я знал, что дедушка с бабушкой были против того, чтобы папа женился на маме. Мама ведь была из детдома…

    Я замолчал и посмотрел на трехэтажное кирпичное здание.

    – Как и я… теперь.

    – Малыш. – Виктор Семенович вдруг прижал меня к себе. – Ты не переживай. Все будет хорошо. А того подонка обязательно найдут.

    Хорошо? Разве можно повернуть время вспять? А с водителем… ну найдет милиция водителя того КАМАЗа и что? Это воскресит маму и папу? Я действительно не видел смысла в жизни. И все чаще и чаще задавал себе вопрос: зачем я вообще выжил в той аварии? Почему тот человек, что вытащил меня из горящей машины, не оставил меня там? Какое ему было до меня дело? Ну почему он в тот день не прошел мимо? Почему?

    В этот момент я ненавидел своего спасителя.

    Виктор Семенович потрепал меня по плечу и ушел. Пожалуй, он единственный здесь в интернате понимал меня. Единственный, кто не приставал ко мне со своим сочувствием и защищал от разных психологов и психотерапевтов, которые всегда лучше меня знали, что мне в данный момент надо.

    Еще некоторое время я постоял у ограды. Окинул взглядом здание интерната, в котором отныне мне предстояло провести долгих четыре года до моего совершеннолетия. Если бы меня еще хоть что-то держало в жизни, то мне было бы тяжело перенести это знание. Но сейчас мне было все равно где жить. Вряд ли бы я не заметил разницу даже между тюрьмой и роскошной виллой.

    – Чокнутый идет!!! – раздались крики, едва я вошел в вестибюль. – Привет, стукнутый!

    Я не отозвался. Это тоже было привычно. Виктор Семенович мог спасти меня от психологов, но не мог защитить от этих вот воплей. Для многих, не для всех, конечно, я был псих. Раз мной занимаются психотерапевты, значит я псих – таков был общий вывод. Я не обижался. Как ни странно, но эти крики мне даже помогали. Они помогали задавить внутри себя глухую тоску. Некоторая моя отстраненность от всего происходящего помогла мне понять, что сам я на месте всех этих детей вел бы себя точно также. Я же еще вызывал их неприязнь тем, что отличался от них. Я имел родителей, учился в престижной школе, знал два языка. В отличие от них я побывал за границей и видел знаменитую Эйфелеву башню не только на картинке. Более того, все знали, что родители оставили мне довольно много денег, хотя родственникам отца и удалось забрать квартиру.