— Несмотря на протесты общественности, — промычал Мартинец.

— Пока существуют разные разведки, — махнул рукой Воронов, — и ястребы в американском сенате, вам ничто не угрожает. Это правда, что радиостанции модернизируются?

— Ходят слухи, — уклончиво ответил Рутковский.

— Зачем же так нежно: слухи... — засмеялся Мартинец. — Факты говорят о другом: мы получили деньги на новые мощные передатчики.

Документальное подтверждение:

«Эти две радиостанции ведут передачи на шестнадцати языках на Советский Союз и на шести языках — на Польшу, Болгарию, Венгрию, Румынию и Чехословакию — с начала пятидесятых годов... По указанию президента Картера от 28 марта прошлого года две радиостанции покупают 11 новых передатчиков, главным образом для того, чтобы парировать глушение. Средства на четыре из этих передатчиков были выделены в прошлогоднем бюджете, и теперь они строятся недалеко от Мюнхена. Финансирование других семи передатчиков было отложено до нового года...»

— Вот видите, — одобрил Воронов.

— Приятно? — спросил Мартинец.

— Писатель существует для того, чтобы его читали, — ответил Воронов. — Или передавали по радио. Нам нужна аудитория, без нее мы пропадем, не так ли, господин Рутковский?

Максим поднялся. Воронов опьянел, начал повторяться. Он пробовал задержать их, но не очень настаивал, видно, Мартинец хорошо ему насолил.

— Ну и тип! — воскликнул Иван, когда вышли на улицу. — Хороший, очень хор-роший!

— Оглянись на себя... — не выдержал Рутковский. — Два сапога — пара.

— Конечно, — Мартинца трудно было донять. — Так я вот где, — показал, — на ладони, а он слова красивые говорит, а как до корыта, то по уши! Да еще и чавкает...

— Все мы едим из одного корыта, — возразил Рутковский мрачно. — И все чавкаем в меру своей испорченности.

— И все же — в меру испорченности! — подхватил Мартинец. — А твой Воронов — вообще...

— Он такой же мой, как и твой, — решительно отмежевался Рутковский.

Мартинец остановился около бара, попросил две бутылки кока-колы.

— Запей... — протянул одну Максиму. — И виски у этого Воронова какое-то паскудное. Тошнит меня... — Хлебнул из горлышка, улыбнулся. — Видишь, как-то полегчало...

На следующий день Рутковского вызвал к себе Кочмар.

— Что там произошло с Вороновым? — спросил.

— С Вороновым? — пожал плечами Максим. — Несчастье?

— Да нет, слава богу, все в порядке: немного выпил, но до вечера, надеюсь, протрезвеет. О чем вы вчера с ним разговаривали?

— Я же докладывал вам утром, пан Роман, о литературе.

— А Мартинец?

— И он.

— Вы мне, — вдруг рассердился Кочмар, — глаза не замыливайте. Сам Мартинец говорил сегодня о какой-то дискуссии. А Воронов вчера звонил Лодзену и жаловался.

— Если Мартинец сам что-то говорил, почему же у меня спрашиваете?

— А потому, что вы должны информировать меня обо всем.

Этого только не хватало Рутковскому: стать информатором Кочмара! Ответил сухо и твердо:

— Я знаю, пан Роман, что входит в круг моих служебных обязанностей, и не собираюсь делать больше.