— Вот я и хочу ее получить. Зачем вы высекли Воронова?

— Мы вели себя очень тактично.

— Вы сами сказали, что высекли...

— И об этом уже успели донести, — пожаловался Иван Рутковскому. — Вот народ: не успеешь подумать, а уже икается. Так вот, пан Роман, Воронов же не тот человек, с которым можно играть в прятки, и вы это должны понимать лучше, чем мы.

— А в связи с тем, что действительно понимаю лучше, чем вы, должен предупредить: если бы не согласие Воронова дать нам интервью, вы имели бы серьезные неприятности.

— Кажется, вы угрожаете нам, шеф?

— Я никогда и никому не угрожаю — просто предупреждаю. Кстати, у вас два опоздания на работу. Если случится третье...

— Уволите меня?

— Конечно.

— Сомневаюсь! — Мартинец явно разозлился и плохо контролировал себя. — Вы пожалеете...

— Муки совести не очень будут терзать меня.

— Они совсем не терзали бы вас. Но не думайте, что только вы имеете досье на каждого из нас.

Кочмар подскочил и замахал руками, напоминая задиристого петушка, готового к бою:

— Что? Что вы хотите сказать?

— Мелкие мошенничества, к которым вы прибегаете с помощью Кати Кубиевич.

Кочмар переступил с ноги на ногу, стиснув кулаки. Казалось, кинется на Мартинца. Но сдержался и лишь показал рукой на дверь.

— Идите, — приказал громко, — уходите прочь, пан Мартинец, я не терплю шантажистов!

Рутковский поплелся следом за Иваном, но Кочмар остановил его. Подождал, пока за Мартинцем закроется дверь, сказал укоризненно:

— Видите, до чего доводят необдуманные решения.

Рутковский знал, что поддерживать Мартинца ему сейчас небезопасно. С чисто человеческой точки зрения это было не очень пристойно, но, поссорившись с Кочмаром, мог поставить под удар все дело. Тем более кто такой, в конце концов, Мартинец? Сукин сын, бабник, болтун, пройхода, предавший Родину ради «красивой жизни». Ответил Кочмару уклончиво:

— Не могу до конца согласиться с вами, шеф, хотя сейчас понимаю: нам не нужно было затевать дискуссию с Вороновым.

— Вот! — поднял короткий, будто обрубленный, палец Кочмар. — О чем я все время и толкую! Пусть это будет вам наукой, пан Максим. Не то что для некоторых... — махнул рукой, отпуская.

...Приближалась гроза, было душно, и Сопеляк, у которого было высокое давление, хватался за грудь и жаловался, что умирает. Обедали за одним столом — Рутковский, Сопеляк, Карплюк и Мартинец, съели салат, невкусный протертый суп и лакомились большими, на всю тарелку, отбивными с жареной картошкой и зеленым горошком. Рутковский, принимая во внимание болезнь Сопеляка, заказал лишь три кружки пива, пан Виктор лишь поморщился и ничего не сказал, но взгляд у него стал по-детски обиженный, казалось, сейчас он заплачет, и Мартинец не выдержал и сказал:

— Недавно разговаривал с одним врачом. Хороший врач, молодой и прогрессивный, имеет хорошую клиентуру. Так он сказал, что баварское пиво лечит чуть ли не все. Некоторые твердят, что оно вредно для почек и при давлении — не верьте, в пиве совсем мало алкоголя, но очень много стимулирующих веществ. Если быть осмотрительным, я имею в виду кружку, самое большое — две, то на здоровье каждому.

— Неужели? — обрадовался Сопеляк. — Я всегда знал: медицина еще не сказала последнего слова...

Рутковский принес еще кружку.

— Пейте, пока нет пани Ванды, — посоветовал, — ибо она, по-моему, не в курсе современных медицинских достижений и может неправильно истолковать это.