Прошлой зимой я была в Панафрике, господин председатель, там я своими глазами увидела, как относятся образованные панафриканцы к своим необразованным собратьям. Они называют их дикарями и обращаются с ними с высокомерием, совершенно для нас немыслимым. Позвольте мне привести небольшой пример. Я провела день — как сейчас помню, это было воскресенье — в гостях у одной супружеской пары. Хозяин дома — преуспевающий адвокат, получивший образование в нашей стране. Жена его работала здесь медицинской сестрой. У них трое слуг. Так вот, за весь день ни муж, ни жена ни разу не обратились к кому-то из них по-человечески, ни разу не посчитались с их чувствами. В присутствии слуг они непрестанно жаловались мне на их леность. За завтраком слуга подавал нам в белых перчатках. Очаровательная хозяйка объявила мне при нем, что у этих дикарей отвратительные, нечистоплотные привычки и что допускать их прислуживать за столом можно не иначе как в стерилизованных белых перчатках. Я взглянула на юношу — у него были глаза побитой собаки. А немного погодя утонченный адвокат в моем присутствии набросился на другого «боя» со словами, с которыми у нас в стране никогда не обращаются к прислуге. И это далеко не единичный случай… Нет, господин председатель! Мы должны смотреть фактам в лицо — положение народных масс в Африке несравненно ухудшится, если они окажутся во власти тех господ, которые сейчас так ратуют за свободу своих народов. Лично я не сомневаюсь, что, если бы африканцы действительно были свободны в своем выборе, подавляющее большинство высказалось бы за то, чтобы мы оставались в Африке, пока они не окрепнут настолько, чтобы самим справиться со своей «черной элитой».

Прошло несколько минут, прежде чем председатель смог восстановить порядок. Мхенди упорно не садился. Когда председатель назвал следующего оратора, африканца, Мхенди сказал:

— Выступление этой дамы адресовано непосредственно мне. Я требую, чтобы мне дали ответить ей.

— Слово уже предоставлено другому участнику конференции, — твердо заявил председатель.

— Я отказываюсь от своего слова, — сказал африканец.

— Мне так это надоело, господа, — устало начал Мхенди. — Мне надоели разговоры о свободе, о содружестве людей всех рас, о защите от нас наших так называемых отсталых собратьев. Мне все это надоело, потому что я уже много раз слышал об этом. Мне давно знакомо и высокомерие, прозвучавшее в речи последнего оратора, так что я даже не рассердился. Эта дама заявила, что кровь людей, погибших в Плюралии, на моей совести. Да, на моей. Это бремя несу я один. Никакими красивыми словами тут не поможешь. Я не возражаю против самого обвинения. Возмущает меня то, что бросили его мне вы. И я не стану вступать с этой дамой в ненужные пререкания по политическим вопросам, а попытаюсь объяснить, почему именно это меня возмущает. Обещаю, что буду краток.

Если бы кто-нибудь из зачинателей вашего движения— те, кто сидел в тюрьмах, объявлял голодовки, отбывал каторгу, — присутствовал сегодня в этом зале, ему было бы стыдно за вас. Пионеры вашего движения понимали, что такое свобода. Возможно, потому, что у них ее не было. Возможно, только тот, кто лишен свободы, знает ей цену. А ведь что такое свобода, казалось бы, должны знать и вы — вы, недавно защищавшие свою страну от врага.