По-настоящему Мхенди успокоился только после второй остановки. Уже в первой деревне, где они остановились, их встретил какой-то человек. Он отвел их в дом, где они помылись, поели и отдохнули. Им не пришлось бежать на рыночную площадь и с боем добывать места в машине. Грузовик заехал за ними, и шофер взял их к себе в кабину. Но могло быть и так, что им просто повезло: случайно попался расторопный исполнительный человек. И только когда глубокой ночью, на второй по счету остановке, произошло то же самое, Мхенди понял, что дело тут не в везении, а в хорошей организации. Тогда он успокоился и стал с интересом рассматривать унылую равнину, через которую лежал их путь. Почва здесь была скудная — не то что плодородный краснозем его родной Плюралии, — твердая, буроватая, поросшая кустарником и чахлыми деревьями. Деревушки с домами из тростника и глины, мимо которых они проезжали, в большинстве своем выглядели убого и жалко по сравнению с деревнями его родины. Но зато его поразили люди. Без сомнения они были счастливы. Всюду приветливые лица, непринужденное веселье, так что забывалась окружавшая их бедность. Такого смеха, как здесь, он никогда еще не слыхал.

В глазах его народа таилась вековая печаль. Она сквозила даже в смехе людей, даже в их забавах. И тембр голоса у здешних жителей был другой. И форма головы, и строение тела. Отличие было разительным. А белые — хороши умники — валят всех африканцев в одну кучу. И все же есть в африканцах что-то общее, рожденное общностью судьбы, — чувство локтя, что ли. Интересно, уйдет это чувство, когда рухнет империя? Ведь оно порождено империей, белыми. Может быть, когда империи не станет, африканские народы будут так же отличаться друг от друга, как, скажем, немцы или англичане от французов?

Селина. Странная она женщина! Три недели продержала его в полном неведении. А потом пришла и сказала:

— Все готово. Завтра вечером выезжаешь. В пути никого ни о чем не спрашивай. И не беспокойся. Тебе во всем помогут.

И вот он катит на грузовике в ночи, изнемогая от усталости и не в силах уснуть. Мария, которая всю дорогу заботилась о нем, спит крепким сном.

Интересно, как они пойдут через джунгли? Вдвоем? Мария знала только, что их будут ждать. Но кто именно, она понятия не имела. А по ту сторону джунглей, если им удастся пробраться через них, начинается мир, знакомый ему. Край, который он должен освободить. Как не похож он на эту страну. Как не похож…

Шофер достал из кармана смятую пачку сигарет и протянул Мхенди. Тот взял одну сигарету, хоть и предпочел бы свою трубку. От сигарет у него всегда деревенел язык, особенно в минуты усталости. А в горле и без того першило от густой дорожной, пыли. Шофер никак не мог закурить, и Мхенди раскурил для него сигарету. Выкуренная вместе в ночи сигарета сближает людей, пусть даже они не знают языка друг друга. Табак был едкий, но Мхенди не обращал внимания. Выкуренная вместе в ночи сигарета роднит людей…

Он выкинул окурок. Уселся поудобнее, чтобы поменьше болела затекшая поясница. В кузове заплакал ребенок. Мхенди поднес руку к светящемуся щитку машины — половина четвертого. Скоро рассвет. Как одинок бывает человек перед рассветом. Озеро теперь уже близко. Ребенок перестал плакать. Наверное, мать дала ему грудь. Мхенди закрыл глаза…

Его разбудили голоса. Брезжил рассвет. Мария проснулась.

— Видишь горы? — сказала она.

Вдалеке виднелись неясные очертания гор, тронутых синевой, подсвеченных еще невидимым солнцем. Казалось, это сплошная, непроходимая горная цепь. Первые горы, которые увидел Мхенди в этой равнинной стране.

— Мы должны перевалить через них?

— Да, но сначала мы заедем ко мне. Ты должен познакомиться с моей матерью и со своим сыном.

Грузовик обогнул невысокий холм, и они увидели огромное озеро — черное в этот предрассветный час.