— Спасибо. Я желаю вам добра. Рассказывайте.

— Моя девушка — учительница, и ей хочется быть такой, как белые женщины. Жить в похожей квартире, одеваться, как вы, и заниматься тем же, а что это, как не дурость: ведь такая жизнь не для черных. Но она не может ничего с собой поделать, и от этого ей плохо.

— А вам?

— Ну а мне, мне тоже плохо, потому что она и хочет и не хочет меня разом, и это тоже от дурости.

— Нет, это не от дурости, Кзума.

— Но она же не может быть такой, как вы.

— А разве душа у нас не одинаковая?

— Нет, и поэтому для меня существует только мой народ.

— Вы не правы, Зума.

— Нет, я прав, от этого никуда не уйти, а добрыми пожеланиями ничего не добьешься.

— Послушайте, Зума, я белая, а ваша девушка черная, но в душе мы одинаковые. Ей нужно то же, что и мне, и мне — то же, что и ей. В душе мы с вашей Элизой ничем не отличаемся, правда, Зума?

— Быть такого не может.

— Может, Зума, в душе мы все одинаковые. Что у черной, что у белой девушки душа одна и та же.

— Одна и та же?

— Да.

— Вы ошибаетесь.

— Нет, я права. Зума, я знаю, что это так.

— Быть такого не может.

— Может, и хоть вы мне и не верите, тем не менее я права.

В комнату вошел Падди, Кзума поглядел на Ди и встал.

— Мне пора, — сказал он.

— Ты чего поднялся, Зума? — сказал Падди. — Посиди еще.

— Ладно, идите, Зума, — сказала Ди.

— Ну как, нравится тебе моя девчонка? — спросил Падди.

— Она славная, Рыжий, вам с ней повезло, — сказал Кзума.

— Я тебя провожу, — предложил Падди.

Ди взяла Кзуму за руку, поглядела в глаза, улыбнулась.

— Я права, Зума.

— Возможно, но я с вами не согласен. — И он пошел за Падди к лифту.

Падди вернулся, не спеша притворил дверь. Ди наблюдала за ним. Он подошел к кушетке, потянул Ди за руку, усадил рядом, обнял за плечи. Они посидели молча.

— Что ты думаешь о Зуме? — спросил наконец Падди.

— Что о нем думать — горняк как горняк.

— Да нет, Зума парень в своем роде замечательный.

— Может, парень он и замечательный, но пока твой Зума еще не человек, а горняк, и только. Девушка его, она уже человек, и поэтому ему ее не понять. Ему не понять, почему ей нужны те же вещи, что и мне, но у меня они есть, а у нее их нет. И в другом ты не прав, Рыжий, ты считаешь, что Зума тебя не любит, а на самом деле вы живете в разных мирах.

— Что за чушь, Ди?

— Ты сам должен в этом разобраться.

— Да Зума точно такой же человек, как я.

— Нет, Рыжий, он смиряется с тем, с чем ты никогда бы не смирился. Вот почему, хотя и не только поэтому, он так нравится белым. На него можно положиться, чего никак не скажешь о старшом Криса, Йоханнесе.

— Мне кажется, ты ошибаешься, Ди.

Ди горько усмехнулась.

— Как же, как же, Рыжий, я знаю, «при всем при том, при всем при том судите не по платью»… И я сужу не по платью, не думай, но, по-моему, человеком можно назвать только того, кто умеет постоять за себя. А твоему горняку ничего подобного просто в голову не приходит. И хотя в душе его смятение и замешательство, он принимает все как должное. Он человек — кто спорит? Он говорит, ест, любит, думает, тоскует, но и только.