— Не люблю — и точка, я нейлон предпочитаю…

— Эх ты, Нейлон, поди, у тебя и душа нейлоновая, — вмешалась в разговор учетчица Мукаррам-апа.

Зима явилась ночью. Мокрым снегом замело едва опавший лес на склонах, в белых берегах, казалось, еще торопливее побежали речки. По утрам машины заносило на обледенелом шоссе, но теперь на большой трассе было не страшно, рядом всегда находилась техника: тракторы, бульдозеры — вытянут!

Январь оказался не по-азиатски снежным и холодным.

Шариф из окна кабины часто видел в степи Усмана-ака и агронома, они проверяли снегозадержание. Ох, как пригодится весной эта влага на новых землях!

Дважды за зиму колхозный трактор приводил на прицепе с трассы к чайхане машину Нейлона. В сердцах брошенное Мукаррам-апой прозвище так и осталось за Колесовым. Помогая Пашке с мотором, трактористы укоризненно качали головами:

— Такой лихой, говорят — первый шофер, а за машиной не следишь…

В зимней курилке Нейлон, задрав ноги на батареи отопления, клял бездорожье и соседний колхоз, и хлопок, и свой КрАЗ.

— Что же не уедешь? — спрашивал Калхаз, не терпевший нытья и самого Колесова.

— Нашел дурака, у меня третья очередь на личный транспорт, авось «волжанку» и выжму у руководства, как передовик. Как ни крути, а впереди меня человека нет. А там — Пашку вы только и видели… С этим хлопком вы все в «колхарей» превратились. Понимать надо: у них свой план, у нас свой. Дружба вместе, а табачок врозь.

— Ты, Пашка, за всех не выступай, — вмешалась в разговор учетчица, недолюбливавшая Колесова.

По весне, пока хлопок не взошел, комбинатовские шоферы переживали, пожалуй, не меньше, чем Усман-ака. Зато когда дружно пошли всходы, осунувшегося за зиму председателя было не узнать, Усман-ака молодел на глазах.

Кутуев полюбил ранние, рассветные часы и дни полива. По полю, не суетясь, понимая ответственность дела, с тяжелыми отполированными в долгих трудах кетменями двигались босоногие мирабы — поливальщики. Шариф присаживался на корточки у кромки поля и слушал, как в каждом междурядье собственным голосом журчал маленький ручеек.

— Ну как, Нейлон, здорово на трассе? Хлопок по пояс, жара куда и девалась… Вот и пчелки на днях налетели… благодать… — поддразнивал он Колесова в недолгие перекуры.

— Я не слабак и на жару не жалуюсь, но отношения к нейлону не изменил. Да и очередь моя уже вторая… — огрызался тот. — Ох, и закачу я вам, колхари, пловешник и тандыр-кебаб в вашей любимой чайхане на прощанье!

— В таких случаях плов всегда подгорает, — как обычно, встревала Мукаррам-апа.

В сентябре Шариф впервые увидел, как раскрывались коробочки хлопка. Белый, поутру влажный комочек, как цыпленок из скорлупы, тянулся к свету. Забелела одна грядка, затем другая. В середине поля, словно заснеженный, появился остров, а через неделю будто летнее облако опустилось вдоль дороги.

— Когда же начнете убирать? — расспрашивали водители агронома в чайхане.

Довольный агроном, приосанившийся, в новой праздничной тюбетейке, терпеливо разъяснял каждому:

— Если бы как раньше — вручную, уже бы начали, но эти поля разбиты под хлопкоуборочные комбайны. Вот сделаем вертолетами дефолиацию, осушим и собьем листья, а там уж и начнем…

Когда готовые поля со дня на день ждали начала уборки, Шариф работал в ночной смене и, проезжая мимо полей, белеющих в лунном свете, жалел, что не увидит, как двадцать колхозных комбайнов поутру одновременно выйдут на карты и — начнется…

В ночной смене Шариф уже обставил самого Колесова и потому иногда позволял себе остановиться у арыка, сполоснуть лицо прохладной ночной водой и, присев на бампер машины, не спеша выкурить сигарету.