|
Но смех был настоящий: смеялся отец; сидел за шахматной доской, смотрел на дядю Гэвина и смеялся. - Чарли! - сказала ему мама. - Перестань! - Но поздно. Дядя Гэвин уже вскочил, второпях пошел к двери, словно не видя ничего, и вышел. - Это еще что за чертовщина? - сказал дедушка. - Побежал к телефону звонить Баку Коннорсу, - сказал отец. - Раз такое происходит по пять раз на дню, значит, он, наверно, решил, что у этого молодчика нога вовсе и не соскользнула с тормоза. - Но мама уже стояла над отцом, в одной руке чулок и штопальный гриб, в другой иголка, как кинжал. - Может быть, ты замолчишь, миленький? - сказала она. - Может быть, ты затк... к чер... Прости, папа, - сказала она деду. - Но он такой... - И опять на отца: - Замолчи, слышишь, замолчи сию минуту! - Что ты, детка! - сказал отец. - Я сам за мир и тишину. - И тут мама вышла, и пора было ложиться спать, и Гаун мне рассказывал, как он видел, что дядя Гэвин сидит в темной гостиной, без лампы, только из прихожей свет, так что читать он не мог, даже если б захотел. Но, по словам Гауна, он и не хотел: просто сидел в полутьме, пока мама не спустилась вниз, уже в халате, с распущенными волосами, и не сказала Гауну: - Почему ты не ложишься? Иди спать! Слышишь? - И Гаун ей сказал: - Да, мэм. - А она прошла в гостиную, остановилась за креслом дяди Гэвина и говорит: - Я ему позвоню, - а дядя Гэвин говорит: - Кому позвонишь? - И мама вышла из гостиной и сказала: - Сейчас же иди спать, сию минуту! - и, пропустив Гауна впереди себя на лестницу, пошла за ним. А когда он уже лег и потушил свет, она подошла к его двери и пожелала ему спокойной ночи, и теперь им всем только оставалось, что ждать. Потому что, хотя пять - число нечетное, а нужно было четное число, чтобы вечер для дяди Гэвина закончился, все равно ждать, очевидно, надо было недолго, потому что кондитерская закрывалась, как только кончалось кино, а если кто засидится в холле гостиницы, когда все коммивояжеры уже улягутся спать, так тому придется объяснить всему Джефферсону, почему так вышло, хоть бы он сто раз был холостяком. И Гаун сказал, что он подумал; по крайней мере, хорошо, что им с дядей Гэвином так уютно, тепло, приятно ждать у себя дома, пусть даже дяде Гэвину приходится сидеть одному в темной гостиной, все же это лучше, чем торчать в кондитерской или в холле гостиницы и оттягивать как можно дольше возвращение домой. Но на этот раз, рассказывал Гаун, мистер де Спейн пустил сирену, как только выехал на площадь: Гаун слышал, как она завывала все громче и громче, когда машина заворачивала за один, потом за другой угол к нашему дому, и звук был громкий, насмешливый, но, по крайней мере, машина шла не на второй скорости, и быстро промчалась мимо нашего дома, мимо темной гостиной, где сидел дядя Гэвин, завернула за угол и еще раз за угол, чтобы попасть на свою улицу, и сирена затихла, так что осталась только ночная тишина, и потом - шаги, когда дядя Гэвин тихо поднимался наверх. Потом свет в прихожей погас и все кончилось. То есть кончилось на эту ночь, на этот день. Потому что даже дядя Гэвин не думал, что все совсем кончилось. |
