Доктор сидел за столиком на кухне и что-то писал в скрепленном спиралью блокноте. Он поднял взгляд на Босха:

— Делаю запись об оказанной вам помощи. Я вел записи обо всех своих пациентах.

Босх молча кивнул, хотя счел странным, что Гийо стал упоминать о нем.

— Доктор, я уезжаю. Завтра мы вернемся, видимо, большой группой. Возможно, нам опять потребуется ваша собака. Вы будете дома?

— Буду и с удовольствием помогу. Как ваши ребра?

— Побаливают.

— Только при вдохе, так ведь? Примерно через неделю это пройдет.

— Спасибо, что позаботились обо мне. Коробку из-под обуви возвращать вам не нужно?

— Нет, я бы теперь ее не взял.

Босх направился к выходу, но потом обернулся и спросил:

— Доктор, вы живете один?

— Теперь да. Жена умерла два года назад. За месяц до пятидесятой годовщины нашей свадьбы.

— Сочувствую.

Гийо кивнул и сказал:

— У моей дочери своя семья в Сиэтле. Я вижусь с ними редко.

Босх хотел спросить почему, но промолчал. Еще раз поблагодарил его и вышел.

Ведя машину к дому Тересы Корасон в Хэнкок-парк, он держал руку на коробке из-под обуви, чтобы та не тряслась и не соскользнула с сиденья. Волнение все сильнее охватывало Босха. Он сознавал, что фортуна отвернулась от него в этот день. Ему досталось худшее из дел, какое только может достаться. Об убийстве ребенка.

Такие дела не дают покоя. Опустошают и ранят. Бронежилетов, способных защитить от них, не существует. Дела об убийстве детей не дают забыть, что мир полон насилия.

Босх понимал, что сейчас он напоминает Тересе о том, кем она была и что утратила ради приобретения всего, чем обладает. Неудивительно, что их встречи теперь стали редкими и нервозными, как визит к зубному врачу.

Он остановил машину и вышел, взяв коробку и снимки. Шагая мимо пруда, заглянул в него и увидел темные силуэты плавающих рыб. Улыбнулся, вспомнив фильм «Китайский квартал» и как часто они смотрели его в тот год, когда были вместе. Как нравился Тересе в нем коронер, который в черном мясницком фартуке ел бутерброд, осматривая мертвое тело. Босх сомневался, что у нее сохранилось прежнее чувство юмора.

Лампочка над массивной деревянной дверью вспыхнула, и Корасон открыла ее прежде, чем Босх успел подойти. Она была в широких черных брюках и кремовой блузке. Видимо, Тереса собиралась на новогоднюю вечеринку. Она взглянула на его машину и сказала:

— Давай закончим дело побыстрее, пока из этой колымаги не натекло масла на мои камни.

— Здравствуй, Тереса.

— Это то самое?

Она указала на коробку.

— Да.

Босх протянул ей снимки и стал снимать крышку с коробки. Было ясно, что Тереса не пригласит его в дом на бокал шампанского по случаю Нового года.

— Ты прямо здесь хочешь этим заниматься?

— Времени у меня в обрез. Я думала, ты приедешь пораньше. Какой идиот это снимал?

— Он перед тобой.

— По ним я ничего не могу понять. Перчатка у тебя есть?

Босх достал из кармана куртки латексную перчатку и протянул ей. Взял у нее снимки и положил во внутренний карман. Тереса привычно натянула ее, взяла кость и стала вертеть ее. Босх молчал. Он ощущал запах ее духов, сильный, как всегда, с тех времен, когда большую часть времени она проводила в прозекторской.

После пятисекундного осмотра Тереса положила кость в коробку.

— Человеческая.

— Ты уверена?

Снимая перчатку, Тереса усмехнулась:

— Это плечевая кость. Верхняя часть руки. На мой взгляд, ребенка примерно десяти лет.