– Тебе их жалко? – наклонился ко мне Вербовщик.

– Нет, – сказал я, и это было правдой.

Тут выяснилось, что во второй тачке отсиживался водитель. Я его сразу не увидел, потому что солнце в стеклах отражалось. Он кинулся на Кузнечика с тесаком типа «рембо», но она ткнула баклана двумя пальцами в шею, а потом присела, и снизу вверх, двумя пальцами – по яйцам. Мужик выронил свой тесак и стал кататься по земле, харкая красным.

Короче, мы всей нашей шоблой столько делов ни разу не натворили, сколько эта мелкая баба за минуту.

А потом, пока Кузнечик возвращалась к нам и на ходу отчищала перчатки, на нее прыгнул еще один дебил. Этот махаться не собирался, здоровенный такой шкаф, небритый, в пиджаке и майке. У него был ствол, я сразу заметил, что у него ствол. Я подскочил и заорал, но мой крик мало что решил. Носорог бежал к ней от рынка и стрелял, бежал и стрелял. Я потом врубился – это был тот тип, который сразу выкатился из «шестерки» и ушел на рынок. А теперь он вернулся и увидел, что всех его друганов мочканули. Он выстрелил четыре раза, но ни разу не попал, а «немка» изгибалась в разные стороны, как резиновая, и бежала ему навстречу. При последнем выстреле Кузнечик оказалась к нему вплотную, задрала ему руку вверх, и пуля ушла в небо.

Вокруг заорали бабы, а этот черножопый смотрел вниз, изумленно так, смотрел, как Кузнечик свободной рукой, голыми пальцами, пробивает ему бок. Она пробила ему бочину одним коротким ударом, как это делают всякие там китаезы в кино, и пошла опять к нам. А зверь остался на земле. Он лежал ничком и вздрагивал. И остальные тоже не умерли сразу, они все дергались и ползали, нарезанные, как котлеты. Они ползали по кругу возле своей долбаной тачки, песок под ними стал черный, а еще за ними волочились кишки…

Я едва не вопил от восторга, так это было круто и страшно.

– Ты хочешь так научиться? – спросила Кузнечик. Она даже не запыхалась. – Их могло быть в три раза больше. Это отребье недостойно жизни, ты согласен?

Я мог только кивать. Пока мы возвращались к джипу, я боялся, что кто-нибудь шмальнет нам в спину. У самого, млин, шоссе за нами увязались двое чурок, у одного явно что-то было припрятано за пазухой, но Кузнечик обернулась и так посмотрела, что те быстренько отстали.

– Это не все, – в машине Вербовщик растянул плоские губы и стал похож на кашалота. – Необходимо подписать еще три документа. Видишь ли, мы выполняем все формальности, иначе нельзя.

– Иначе нельзя, – словно эхо, откликнулась командирша.

Я поглядел на нее и почувствовал, как мои яйца втянулись в живот. За руль тетка не держалась, руль ей был по фигу, хотя джип несся не меньше ста сорока, а со встречными тачками расходился в миллиметре. Мы поворачивали то влево, то вправо, уходя от удара, а руль ни капельки не вращался. Тетка была занята важным делом. Она острым ножичком счищала с перчаток налипшие кровавые сгустки и чьи-то черные волосы. Можно сказать, что счищала чей-то скальп…

Я подписал все их бумажки, приколотые к пластмассовым пластинкам. Я бы тогда все что угодно подписал.

– Очень хорошо, – сказала Кузнечик, скинула, наконец, перчатки в полиэтиленовый мешок и взялась за свой дипломат. – Теперь займемся твоей памятью.

– Моей памятью?! Это как? Мы так не договаривались!

На всякий случай я потрогал пачку хрустов в кармане брюк. Бабло лежало на месте. Я не сразу воткнулся, чего от меня хотят, и решил, что хотят подпоить или посадить на дурь, чтобы отнять бабки назад.

– Во-первых, три минуты назад ты подписал договор о передаче твоей памяти на временную консервацию, – гладкое личико «немки» слегка осветилось зеленым, когда она заглянула в свой «люк без дна».