С улицы казалось, что внутри кромешная темнота, на самом деле в небольшой и чистой комнатке царил полумрак. Киммериец сразу разглядел деревянные полки от земли до потолка, горки сушеных грибов на них; на стенах висели связки трав; в два ряда на земляном полу лежали большие черные камни неизвестной Конану породы; на одной из полок, прямо напротив двери, громоздился тоже черный камень, посверкивающий бликами разных цветов и оттенков. Но не этот камень поразил варвара. В центре комнатки стояли на деревянной подставке сразу три великолепных вазы, и в каждой благоухала чудесная орхидея, свежая, будто только сорванная.

— Кром… — пробормотал киммериец, не отрывая глаз от цветов. — Что-то тут не так…

Он вышел на улицу, плотно прикрыв за собой дверь. Сумерки сгущались, так что надо было идти в дом. Позже можно будет сюда вернуться и посмотреть на орхидеи еще раз. Наверняка их кто-то навещает, и этот кто-то очень интересует Конана…

В доме он застал Хольда, весело рассказывающего Иене очередную историю. Щеки девушки уже немного порозовели, но на шутки врачевателя она лишь вяло улыбалась, почти не поднимая глаз. Киммериец посмотрел на нее внимательно, потом кивком головы вызвал Хольда из дома.

Вдалеке уже гремела гроза. Воздух стал влажным, тяжелым; по небу стаями бежали черные тучи; молнии посверкивали за рекой, озаряя на мгновение небо, вспыхивали и гасли.

Поеживаясь от холода, Конан сидел на бревне и рассказывал юному врачевателю историю Иены. Хольд слушал молча, сосредоточенно — так, словно думал о чем-то своем. Казалось, его ничуть не взволновала судьба девушки. Но когда киммериец закончил, он встал, посвистывая, прошелся по двору, затем вернулся и спокойно сказал:

— Я найду этого ублюдка. Запомни, Конан, он — мой.

— Еще чего! Не много ли на себя берешь, парень?

— Прошу тебя…

— Нет.

Конан, еле сдерживая ярость, поднялся и прошел в дом. Вот и поговорили. Мальчишка обнаглел! Если бы не Иена… Дать ему рукояткой меча между глаз, забрать дуду и оставить в этой глухой деревне! Пусть лечит крыс и пауков. А то изображает из себя невесть кого! Нашелся тоже великий боец. Сам, верно, и оружия-то в руках не держал ни разу. Зато гонору! «Запомни, Конан!» Конан бы ему запомнил, так запомнил…

Глухо рыча от ярости и голода, варвар вошел в комнату и сразу поймал взгляд Иены — сладострастный, томный. Верхняя пухлая губка приподнялась, обнажив острые клыки, язычок, едва касаясь, проводил по зубам. Конан передернулся, схватил плащ и привычными движениями замотал девушку крепко-накрепко. Она почти не сопротивлялась, только стонала негромко, горько и жалобно. Киммериец присел рядом, лишь сейчас почувствовав, как устал за день. Глаза его слипались, мысли путались, а в животе уныло бурчало. Он зевнул широко и лег на кровать, растянувшись во весь рост. Засыпая, успел подумать, что Хольд еще не вернулся с улицы, но на этом мысль его оборвалась. В то же мгновение он провалился в глубокий, тяжелый сон.

С неба сыпались орхидеи. Огромные, почти в человеческий рост, с лепестками-крыльями вокруг жутких глумливых физиономий. Конан отбрасывал их от себя мечом, расчищая дорогу, но цветы падали и падали. Вот уже варвар засыпан ими до колен, до пояса, до груди… Они обвивают его ноги, его тело, сковывая движения… И со всех сторон — горы беззвучно разевающих рты орхидей тоже жаждут добычи, протягивают к человеку мохнатые листья, извиваются, ползут… Конан делает последнюю попытку вырваться и…

Разбудили его осторожные шаги. Шаркая, по комнате ходил кто-то очень грузный: слышалось прерывистое дыхание человека, страдающего одышкой, тоскливый скрип половиц. Сон как рукой сняло. Мелькнувшую было мысль о Хольде киммериец отбросил сразу: в комнате явно находился посторонний.