Лев издал глухой беспокойный рык. Плавильный тигль, добела раскаленный, стонал и потрескивал. Либусса сама взялась за мехи. Один рывок — и пламя вспыхнуло с новой силой. Теперь рев его стал непрерывен. Улыбнувшись, Либусса шагнула еще ближе к плавильному тиглю и протянула мне руку.

— Быстрее. Мы должны соединиться в тот самый момент, когда совершится Согласие. Быстрее, фон Бек. — Алые губы ее приоткрылись, как будто Либусса впивала в себя огонь. Ее сильное тело дрожало в предвкушении наивысшего наслаждения плоти… или была только ее алчность? — Идите же!

— Либусса, — сказал я ей, — я люблю тебя такой, какая ты есть. Я люблю тебя как человеческое существо.

— Я знаю.

— Ты — совершенная женщина. Твоя женственность преисполнена утверждающей мощи. Дух твой смел и решителен, разум — скор, тело–прекраснейшее на земле. Я люблю тебя, Либусса Критская, и всего себя отдаю я тебе, соединяясь с тобой узами брака.

— Тогда, сударь, пойдемте. Пойдемте. Пусть обряд совершится. — Она чуть не прислонялась спиною к раскаленному металлу тигля. Я смотрел на ее обнаженное тело и готов был заплакать. В левой руке держала она шлем, а правой манила меня. Она улыбалась, и губы ее звали. Она влекла меня. — Пойдемте же, сударь…

— Решение это далось мне не просто, Либусса. Она улыбнулась.

— Гордость ваша всегда остается при вас, дорогой мой фон Бек. Ну что ж, если вам так угодно, я признаю вашу мужскую щедрость.

— Я отдаю тебе всего себя. — Медленно, как во сне, я приблизился к ней. Ее губы вновь приоткрылись… ее алые губы. Белые зубы блестели, а глаза затуманились поволокою вожделения.

— Пойдемте, мой маленький…

Тигль исходил обжигающим жаром, угли шипели. Черная обуглившаяся рука корчилась в топке, словно Монсорбье махал мне в язвительном прощании. Либусса распахнула дверцу тигля, не обращая внимания на невыносимый жар. Внутри полыхал белый огонь.

— Сюда, мой хороший. К последнему единению. Мы станем единою плотью, единым телом. Двое станут Одним. Ты понимаешь, маленький мой фон Бек?

Я подошел к ней вплотную. Моя обнаженная плоть касалась тела герцогини. Жар был ужасен, но я, как и Либусса, его не чувствовал. Похоже, мы стали действительно неуязвимы. Она поцеловала меня в губы — долгим, восхитительным поцелуем, как будто припадала к губам моим в первый раз.

— О, сударь, — вздохнула она, — вы даже представить себе не можете, какую радость завоевали вы вашим мужеством. Но вознаграждения ждать недолго. Дайте мне меч, мой хороший.

Я хотел было отдать ей клинок, но — независимо от меня — рука моя отказалась повиноваться.

— Отдайте мне меч! — В глазах ее зажглись огоньки недовольства.

Неимоверным усилием воли заставил я свою руку подняться и передать ей клинок, заключенный в ножны. Тяжело дыша, она подняла на меня томный взгляд.

— О, мой милый. Клянусь, я тоже сдержу обещание. — Ладонь ее легла на рубиновую рукоять, и Либусса вскрикнула от боли. — Аи! Что это? Я и забыла. Это хуже, чем Грааль!

— Это мой меч, — ответил я, — я уверен: он не должен тебе причинить вреда, ведь даже теперь мы почти что едины с тобою.

Держа Грааль в левой руке, герцогиня решительно взялась за рукоять меча и, испытывая невыносимую боль, нарочито медленно обнажила клинок. Она снова улыбнулась мне, и тогда во мне в первый раз шевельнулся страх.