В твое отсутствие, Алиша, я, так сказать, брал с тебя пример. Ночь за ночью темнота манит меня, и мои ноги снова сами привели меня на улицы могущественного Готэма. Наконец то в этой обители изгнания наступило лето. В ветвях щебечут птицы, деревья и цветы пускают по ветру свои половые клетки, новорожденные создания всякого рода делают свои первые неуверенные шаги в траве. (Прошлой ночью, вспомнив, как ты тревожилась о моих силах, я отведал в честь тебя помет из шести молодых кроликов.) Что же это за непоседливость во мне такая? Затерявшись мыслями среди манхэттенских лабиринтов из стекла, камня и стали, я чувствую себя ближе к тебе, но и кое что еще: ощущение прошлого, настолько яркое и сильное, что это можно сравнить с галлюцинациями. Ведь, в конце концов, именно летом я отправился в Нью Йорк на похороны моего друга Лучесси, и этот город впервые наложил на меня узы любви. Я закрываю глаза, и я там, с ней, с моей Лиз, эта женщина и это место неизгладимо отпечатались во мне. Назначенный час, встреча у часов, мы выходим наружу, в гущу людей, раннюю для этого времени суету; внезапное уединение в такси, потрескавшийся винил сиденья, ощущения миллионов тех, кто был тут до тебя; пыхтящая человеческая масса, запрудившая улицы и тротуары; нетерпеливое, бессмысленное бибиканье, завывание сирен, схожее с воплями мартовских котов; величественные башни городского центра, блестящие, сверкающие в уходящих лучах солнца; мое яркое, почти болезненное восприятие всего вокруг, поток неосмысляемой информации, идущий в мой мозг; и все это неотделимо, навсегда, от возлюбленной и вечной ее. Ее сверкающие, ласкаемые солнцем плечи. Тонкий женский аромат ее дыхания в закрытом пространстве такси. Ее бледное выразительное лицо, тронутое печатью смертности, ее близорукий взгляд, всегда вглядывающийся во все глубже, чем все остальные. Совершенство ее руки в моей, когда мы вместе шли по темным улицам, одни среди миллионов людей. Говорят, что в древности был лишь один пол; в этом благословенном состоянии и существовало человечество, пока боги в наказание не разделили каждого из нас на две половинки, жестокое деление клетки, из за которого каждый из нас вечно скитается по миру в поисках другой половинки, чтобы снова стать целым.

Именно это я чувствовал, Алиша, держа ее за руку, будто я был единственным мужчиной во всем мире, нашедшим свою половину.

Поцеловала она меня той ночью, когда я спал, или мне это приснилось? А какая разница? Таков мой Нью Йорк, каким он был когда то для многих, – поцелуй, о котором мечтаешь.

Все потеряно, все ушло – так же как в городе твоей любви, Алиша, городе твоей Роуз. Позвоните Фэннингу, написал мой друг Лучесси. Позвоните Фэннингу и скажите, что такова любовь, что любовь есть боль, что любовь уничтожает. Сколько часов он там провисел? Сколько дней и ночей протянула моя мать, утопая в море боли? И где же я был? Какие мы глупцы. Какие мы глупцы, смертные.

Итак, приближается час расплаты. К Богу вознесу я праведный упрек мой, ибо он жестоко манит всех нас любовью, будто яркой игрушкой над колыбелью младенца. Из ничего сотворил он этот мир скорби, и в ничто этот мир вернется.

Я знаю, что она здесь, сказала ты. По твоему голосу слышу.

А я – по твоему, моя Алиша. Я – по твоему.

62

В конце дорожки стояли двое солдат с висящими на плечах винтовками. Питер подошел, и они четко отдали честь и замерли.