– Жаль только, что нашу консультацию не удалось провести. – Рени с трудом вернула профессиональную хватку. – Думаю, стоит ее перенести – сейчас достану блокнот…

– А следует ли? – спросил Ксаббу. – Я ничем не занят. Полагаю, в университет мы пока не попадем. Может быть, отправимся в другое место – желательно такое, где подают пиво, потому что дым сушит мне горло, – и поговорим там?

Рени поколебалась. Стоит ли вот так покидать кампус? А вдруг ее будет искать завкафедрой или еще кто? Она оглядела улицу, ступени перед главным входом, напоминавшие смесь лагеря беженцев с балаганом, и пожала плечами. Нет, работать сегодня уже никто не будет.

– Пошли пить пиво.

* * *

Электрички на Пайнтаун не ходили: кто‑то попал под поезд – то ли сам спрыгнул, то ли столкнули. К тому времени, когда Рени доплелась до своей многоквартирки, ноги ее болели, а юбка липла к мокрому телу. Лифт тоже не работал – как обычно. Рени вскарабкалась по лестнице, грохнула сумку на столик перед зеркалом и замерла, глядя на собственное отражение. Только вчера кто‑то из товарищей пожурил ее за практичную короткую стрижку, заметив, что при таком росте можно хотя бы попытаться выглядеть поженственнее. Рени скривилась и мрачно оглядела пятна пыли на белой юбке. Для кого ей прихорашиваться? И зачем?

– Я дома, – сообщила она.

Ответа не последовало. Заглянув в команту, Рени увидела, что ее младший брат Стивен, как и следовало ожидать, сидит, чуть покачиваясь, в кресле; на голове у него красовался глухой сетевводный шлем. В руках его были сенсоры. Рени попыталась представить, что он сейчас ощущает, и решила, что лучше не стоит.

Кухня была пуста; горячим обедом и не пахло. Рени тихо выругалась, смутно надеясь, что отец просто заснул по жаре.

– Кто тама? Ты, детка?

Рени выругалась еще раз с нарастающей злостью. По тому, как заплетался его язык, ясно было, что отец нашел себе занятие поприятнее стряпни.

– Я.

Что‑то загремело; протащилось по полу нечто очень тяжелое – возможно, кровать, – и в дверном проеме возникла чуть пошатывающаяся тощая тень.

– Че так поздно?

– Поезда не ходят, вот почему. А еще потому, что кто‑то взорвал половину университета.

Отец подумал минуту.

– Бродербунд. Эт‑ти африканерские [4] ублюдки. Точно. – Длинный Джозеф Сулавейо был твердо убежден в грешной натуре всех белых южноафриканцев.

– Никто еще толком ничего не знает. Может, и не они.

– Т‑ты со мной споришь?

Длинный Джозеф попытался пронзить дочь злобным взглядом слезящихся красных глаз. В этот момент он походил на старого быка, ослабевшего, но еще опасного. Рени тоскливо было даже глядеть на него.

– Нет, я с тобой не спорю. Я думала, ты приготовишь обед.

– Уолтер зашел. Мы с ним хорошо п‑поболтали.

«Хорошо выпили», – подумала Рени, но прикусила язык: как бы она ни злилась, ее не привлекал еще один вечер скандалов и битья посуды.

– Опять все на мне, да?

Отец покачнулся и нырнул назад, в темноту спальни.

– Ты ешь. Я не голоден. Спать хочу… мужик должен высыпаться.

Застонали пружины, и наступила тишина.

Рени постояла секунду, сжимая и разжимая кулаки, потом прикрыла дверь спальни в тщетной попытке как‑то отгородиться, высвободиться. Оглянулась – Стивен еще покачивался и дергался в сети. Точь‑в‑точь кататоник. Рени рухнула в кресло и закурила по новой. Главное, подумала она, помнить отца таким, каким он был – и еще бывал порой: гордым и добрым.