– Так вот, сижу я, мысли – ни одной, только зубы стучат от страха. Самое главное, ведь я же все это знаю, что я, напрасно готовилась, что ли? Взяла я листочек, ручку и стала потихоньку записывать, что помню. Поменять билет – дело нехитрое, но терять балл за здорово живешь тоже резона никакого нет. Пишу я, пишу, и постепенно так, издалека, начинают всплывать всякие мудрые мысли.

– И какие же? – коварно проговорил Анатолий, рассчитывая на то, что на этом месте Ксюхиному рассказу придет конец.

– Да всякие, – неопределенно протянула она, уходя от ответа и стараясь, по мнению Анатолия, перевести разговор в другое русло.

– И все же? – неожиданно уперся он.

– Ну что? Вспомнила я, что Вильям Шекспир – великий английский драматург, что родился он в небольшом городке Страдфорде в семье ремесленника и торговца. Учился в грамматической школе, штудировал латынь, древнегреческий и другие языки. Рассказала о том, как он был в Лондоне, как появился театр «Глобус», где он играл свои первые драматические роли, ну и так далее, в том же духе, – произнесла Ксюха и победно глянула на Анатолия.

– А годы жизни назвала?

– А то! Тысяча пятьсот шестьдесят четвертый – тысяча шестьсот шестнадцатый, это тебе каждый школьник скажет, – без запинки произнесла она, и в душу к Анатолию стало закрадываться сомнение. – Знаешь, когда я начала писать, откуда чего только взялось! Я вспомнила то, чего даже и не знала вовсе, – хихикнула она.

– Почему ж тебе поставили четыре? – спросил Анатолий, и голос его звучал уже не так уверенно, как в начале беседы.

– Он ни с того ни с сего вдруг спросил, как фамилия того режиссера, который экранизировал все известные вещи Шекспира: «Гамлета», «Короля Лира», а фамилия у меня вылетела из головы напрочь. Понимаешь, я не хотела тебя подводить. – Она села на ручку кресла и потерлась щекой о его волосы. – Я знала, ты не думай. Как только я вышла за дверь, сразу вспомнила, ведь это Козинцев, но было уже поздно, потому что оценка уже стояла не только в зачетке, но и в ведомости. Вот какая я рассеянная, правда? – И она глубоко вздохнула.

Анатолий не знал, что и подумать. С одной стороны, то, что он слышал своими ушами в библиотеке, не подвергалось никакому сомнению, но с другой, – ответ Ксюхи был явно неплохим и разговора о «неуде» быть не могло тоже. Не мог же Станский все это придумать, зачем? Тогда где-то неувязочка, один из двоих говорит неправду.

– Ты знаешь, за такую малость снизить оценку на балл – это чересчур, – проговорил он вслух, наслаждаясь запахом знакомых духов и теплом Ксюшиного тела, доверчиво прильнувшего к нему. – Оксан, может, произошло что-то такое, о чем я не знаю?

Он посмотрел на нее снизу, вопросительно и требовательно одновременно, и, словно поддаваясь его желанию, она, помявшись, негромко заговорила:

– Я не хотела этого касаться, но, видимо, ты настолько проницателен, что от тебя ничего не скроешь, – неуверенно произнесла она, опуская ресницы и картинно пряча глаза. – Этот профессор… как его там?

– Станский? – подсказал Анатолий, и сердце его дрогнуло от нехорошего предчувствия.

– Да, Станский… он выслушал меня очень внимательно, а потом вдруг и говорит: «Девушка, а как вы смотрите на то, чтобы нам встретиться в несколько иной, менее формальной обстановке?» Сказал, а потом взял меня под руку и начал сверлить своими маслеными глазками. Толь, я так испугалась! Я умом понимаю, что бояться мне нечего, а внутри все так и дрожит. Я его спрашиваю: «А что, в кабинете о творчестве Шекспира нам поговорить не удастся»? А он: «Почему же не удастся?» И выпустил мою руку.