— Поищи спаечку. Ну–ка, Павел Павлович, раскинь пальчики.

Павел Павлович коснулся пальцами клавиш — рояль негромко вздохнул; инструмент как бы примерялся к новому хозяину, стоит ему извергать шум и громы или ограничиться тихим, неспешным перебором скрытых от глаза струн. Видно, Павел Павлович не умел, а может, не хотел играть так резво, как Михаил Михайлович; он долго нащупывал связь между звуками, а потом заиграл уверенно, разлил мелодию плавную, звучную — такую, что она приворожила к себе.

— А ну, Павлуша! — закричал Михаил Михайлович и почти вытолкнул Павла Павловича из–за рояля, — сам сел за инструмент, подхватил только что родившуюся мелодию и стал играть горячо, темпераментно.

Бурная мелодия словно ветром подхватила Феликса; он выбежал на середину комнаты, стал танцевать. Сделал несколько движений, метнулся к Егору. Вытянул его из кресла.

— Коленками шевели, коленками!..

Феликс отталкивал Егора к пальме, растущей в резной кадке, швырял в одну сторону, в другую. Ноги он отбрасывал с особенным шиком — небрежно, с чуть заметным разворотом. И тело его в этот момент вздрагивало, точно кто–то бил его по спине. Егор пытался ему подражать, но выходило у него плохо. Он размахивал руками, словно от кого–то отбивался. И одежда его не гармонировала с танцем; разбитые ботинки вяло елозили по паркету. Феликс то вперед его толкнет, то к себе притянет: смотрит на него и сочувственно улыбается.

— Ходи, ходи, солдат! Шевелись!..

А когда закончил, бросил через плечо:

— Медведь ты! Не вздумай в клубе девчонку пригласить. Засмеют!

Егору было стыдно и досадно за себя, такого увальня, — современные танцы не умеет танцевать. Не давались они ему, эти твисты и шейки. И ведь хотел научиться, старался — нет, не давались.

— Не то, не то!.. — замахал руками Павел Павлович. Он вновь склонился над роялем, стал искать потерявшуюся музыкальную фразу. И Михаил Михайлович не перечил — сидел смирно, как школьник, и ждал, когда ему вновь позволят играть на рояле.

— Феликс, — склонился над ухом товарища Егор, — Павел Павлович… он кто?.. Он вам кем доводится?..

Феликс небрежно заговорил:

— Музыкант он, Хуторков. Бездомный: ни жены ни детей… Подолгу в оркестрах не задерживается, а теперь вот к отцу пристал. Они с отцом начинали вместе — где–то в музыкальной школе… С тех пор много лет прошло. Ну… отец по старой памяти… возится с ним, кормит и комнату в квартире отвел. Блажь старческая, да я не противлюсь. Пусть живут как знают.

Хуторков настроил мелодию, посадил за рояль хозяина. Сам улыбнулся примолкнувшим зрителям Проходя мимо Егора, взглянул на парня тем особенным дружелюбным взглядом, которым подбадривают робеющего новичка. И как–то по–свойски, ласково сощурил глаза — словно мигнул.

Эта его усмешка точно магнитом потянула к нему Егора. И он уже поднялся, хотел пройти с Хуторковым в дальнюю комнату, но тут его позвал Михаил Михайлович.

— Егорий! Ну–ка, изобрази фразу: «Да ты постой, постой, красавица моя…» Ну… Изобрази! Михаил Михайлович продолжал играть. Одной рукой он ударял по клавишам, другой звал к себе Лаптева.

Егор прислушался к музыке и только теперь понял, что Михаил Михайлович играл песню «Вдоль по улице». Не играл, а импровизировал, — да так, что в бурном потоке звуков было трудно нащупать основную мелодию. Исполнять старые популярные песни на свой «бродовский» манер, выжимать из них огневые вихри — в этом суть новаций Михаила Михайловича, его дирижерский почерк. «Ну!.. Ну, парень!..» — призывал Егора Бродов, продолжая играть и повернув к нему через плечо голову.