Бродов почувствовал, как загорелись от стыда уши, как под рубашкой на плечах и на лопатках выступил холодный пот. Егор, отступая в сторонку, продолжал бить, как дубинкой:

— Вадим Михайлович, к ответу его… Портача несчастного.

— Какого портача?..

— Ну этого… Который «Видеоруки» изобрел.

— Ладно, Егор, ладно, — направляясь к выходу, затараторил Бродов. — Ну бывай. Вечером зайду к вам. Отцу скажи — зайду. Мы с твоим отцом… Рассказывал он, наверное, да забыл ты. Зайду вечером, слышишь?..

Бродов долго ходил взад–вперед по обочине дороги все с тем же выражением злой досады и нетерпеливого раздражения на лице. «Видеоруки» не только его детище, они — его имя в науке! Эти «руки» поначалу вроде бы и видели, устраняли перекосы. Сейчас же «Видеорука» опустилась ему на голову и крепко ударила стальным кулаком. «Их шесть на линии… и все барахлят». К несчастью, они стали барахлить и на других станах. Два механических завода запустили их в серию — Вадим добился, распространил заказы, а «руки» оказались…

«Лаптев теперь подогреет Фомина, а он, старик, все может… — подумал Вадим о генеральном конструкторе стана. — Он на стане днюет и ночует и все берет на карандаш. От него ничего не скроется, не убежит… А тут ещё Лаптев!.. А, черт!..»

Как с вершины горы сваливается гранитная глыба и преграждает путь бегущему ручью, так неприятности, одна за другой, валились на голову Бродову, и ему казалось, что этим неудачам не будет конца. «К ответу его… портача несчастного», — вспоминал он слова Егора. И, качнув головой, подумал: «Тоже, как отец… сплеча рубит».

В тот вечер фронтовым друзьям так и не пришлось встретиться: Лаптев после смены уехал с академиком Фоминым по каким–то делам в горком. Бродов, забыв навестить отца, укатил в Москву с твердым намереньем снова наведаться на «Молот».

Егор Лаптев после смены шагал в старых, длинных, порядочно истертых, но хранивших следы былой моды брюках; шагал широко и не спеша, как шагают люди, довольные прожитым днем. Стан сегодня шел хорошо, лист косило мало, и Егор не устал на работе, не натрудил руки противной кочергой — он был бодр и свеж, доволен встречей с братом Феликса, важным начальником из столицы, беседой с конструктором стана. Не шутка ведь — академик!..

На тротуар изредка падали последние тополиные листья. Навстречу Егору шли на завод люди. Егор заглядывал встречным в лица, но люди его не замечали; он готов был каждому говорить хорошие слова и даже обнять каждого, но люди проходили мимо. Им было невдомек, что рядом шагает Егор Лаптев, — человек, который сделает ещё много хороших дел.

Тополиная аллея тянулась по краю поселка к морю металлургов — водохранилищу, построенному несколько лет назад, разлившемуся на западной окраине города так широко, что не во всякий день увидишь противоположный берег. Аллея тоже высажена недавно — в те годы, когда расчищали и углубляли дно будущего железногорского моря.

Подойдя к крайним домам поселка, Егор огляделся по сторонам, — поблизости никого не было; он вздохнул полной грудью и негромко запел:

Ты постой, постой, красавица моя…

Как раз в тот момент на террасу своей квартиры вышли Бродовы — отец и сын. Они ждали приехавшего из Москвы Вадима и часто выходили на террасу посмотреть: не едет ли Вадим? «Задержался у директора», — успокаивал отца Феликс. А отец, заслышав голос Егора, толкнул сына:

— Эк–ко, соловей, а?.. Чей таков — не знаешь?

— Сосед наш. Вон, видишь, окно его квартиры.