Мы оставили в живых одного датчанина — и Скади. Остальных убили. Мы забрали их лошадей, их кольчуги и оружие. Я приказал выжившим жителям деревни гнать свой скот на север, к Сутриганаворку, потому что людей Харальда следовало лишить пропитания. Хоть это и нелегко было сделать, потому что урожай уже находился в амбарах и сады ломились от фруктов.

Мы все еще дореза́ли последних датчан, когда разведчики Финана доложили, что на юге к гребню холма приближаются всадники.

Я отправился к ним навстречу, взяв с собой семьдесят человек, датчанина, которого пощадил, и Скади. Еще я прихватил длинный кусок пенькового каната, раньше привязанного к маленькому церковному колоколу.

Вместе с Финаном мы въехали на перевал; там был сенокос с мягкой травой и оттуда открывался хороший вид на юг. Далеко в небе густели новые дымы, но ближе, гораздо ближе, по берегам затененного ивами ручья скакал отряд всадников. По моим подсчетам, их было примерно столько же, сколько моих людей, которые теперь выстроились на перевале слева и справа от моего знамени с волчьей головой.

— Слезай с лошади, — приказал я Скади.

— Эти люди ищут меня, — с вызовом ответила она, кивнув на всадников, которые замедлили аллюр при виде моего боевого строя.

— Значит, они тебя нашли, — сказал я. — Поэтому спешивайся.

Она молча, гордо смотрела на меня. Скади ненавидела, когда ей отдавали приказы.

— Ты можешь спешиться, — терпеливо проговорил я, — или я стащу тебя с седла. Выбор за тобой.

Она спешилась, и я жестом велел Финану сделать то же самое. Он вытащил меч и встал рядом с девушкой.

— А теперь раздевайся, — велел я ей.

Лицо ее потемнело от неистовой ярости. Она не шевельнулась, но я ощутил ее гнев, похожий на свернувшуюся внутри нее гадюку. Ей хотелось меня убить, ей хотелось вопить, ей хотелось призвать богов с запятнанного дымом неба, но она ничего не могла сделать.

— Раздевайся, — повторил я, — или тебя разденут мои люди.

Скади повернулась, словно ища пути к бегству, но бежать было невозможно. В ее глазах мелькнул страх, но ей не осталось ничего другого, кроме как повиноваться.

Финан недоумевающе посмотрел на меня, потому что я никогда не был жесток с женщинами, но я ничего не стал ему объяснять. Я вспомнил слова Хэстена, что Харальд — порывистый человек, и хотел спровоцировать его. Оскорбляя его женщину, я надеялся заставить Харальда Кровавые Волосы разозлиться и потерять голову.

Лицо Скади было бесстрастной маской, когда она сняла кольчугу, кожаную куртку и льняные брюки.

Один или два моих воина разразились приветственными криками, когда Скади сняла куртку, обнажив высокие, твердые груди, но смолкли, когда я на них зарычал. Я швырнул веревку Финану и приказал:

— Завяжи вокруг ее шеи.

Она была красивой. Даже теперь я могу, закрыв глаза, увидеть ее стройное тело, когда она стояла на пестреющей лютиками траве.

Датчане в долине пялились вверх, мои люди глазели, а Скади стояла, как существо из Асгарда, сошедшее в Средний мир.

Я не сомневался, что Харальд за нее заплатит. Любой мужчина довел бы себя до разорения, чтобы обладать Скади.

Финан передал мне конец веревки, и я ткнул пятками своего жеребца, направляя его вперед; провел Скади вниз по склону и остановился на трети спуска.

— Харальд здесь? — спросил я ее, кивнув в сторону датчан, находившихся в двухстах шагах от нас.

— Нет, — ответила она. — Ее голос был горьким и сдавленным. Она была зла и унижена. — Он убьет тебя за это, — сказала она.

Я улыбнулся и ответил:

— Харальд Кровавые Волосы — пердящая крыса, полная дерьма.