Только подумал о плацебо, как зуб, словно услышав крамольные мысли, дернулся, заныл, а я мысленно возопил: «Нет, не плацебо, не плацебо, наговор бабушкин помог!».

Фух, отлегло. Нет уж, если помогло, не стоит сомневаться.

Потом, очень осторожно (чтобы больной зуб меня не подслушал!) пообещал себе, что как приеду в Москву, обязательно отправлюсь к настоящему зубному врачу.

— А ты этот шарик в печку брось, с молитвой, — посоветовал я. — Если с молитвой, то никакая зараза не возьмет, не то, что порча. Мы с тобой люди крещеные, чего нам бояться?

— А ведь и верно, если с молитвой, так в печку, — повеселела Нюшка и пошла жечь эту гадость.

Кстати, если это и впрямь попытка навести на меня порчу или сглаз (даже в мое время хватает дураков, что в это верят, что уж говорить про девятнадцатый век?), так кто постарался? Явно, что не мужчина, а из женщин? Неужели Татьяна Виноградова? Батюшка у нее, насколько знаю, пусть и отстранен от службы, но болтается в городе, а дочка в гимназии учится. Про то, что отец совершил кражу, там не знают (даже если Абрютин и сообщил родственнице, та не проболтается), а если бы и узнали, то вряд ли устроят обструкцию барышне. Нет, не верю, что Татьяна решится на подобную дичь. Хм… А если соседка?

— Аня? — позвал я кухарку. Та гремит на кухне дровами, посудой и ухватом, значит, не услышала, пришлось пойти самому. — Ань, — повторил я. — Ты не обратила внимания — в шарике волосы старушечьи, седые или нет?

— Да я и не рассматривала, — пожала плечами девчонка, отвлекаясь от дела. — А что?

— Если старушечьи, так может, соседка наша быкует? — предположил я.

— Быкует? — не поняла Анька.

— Быкует — значит козлится, — пояснил я. — Марья Ивановна ни с того, ни с сего здороваться перестала, отворачивается, словно я перед ней виноват, хотя сама у нас как-то дрова воровала.

— А, так это она ворует? — оживилась Нюшка. — А я-то думала — какая зараза дрова крадет? Заметила, что убывают. Поймать бы, да это ночью надо сидеть.

— Ага, она самая, — кивнул я. — Я ее как-то во дворе застал, бабка уже вязанку приготовила. Мол — у вас дров много, а у нее мало.

— И что вы сделали? — заинтересовалась девчонка.

— Что тут сделаешь? — пожал я плечами. — Вязанка небольшая, под суд за такое не отдашь. Дрова отобрал, да и отправил с богом.

— Надо было поленом по хребту дать, — уверенно заявила кухарка. — Чтобы знала в следующий раз, что чужое брать нехорошо. Ну, впредь красть не станет.

— Ань, да ты что? Бить старуху из-за охапки дров?

— Не бить, а уму-разуму поучить, — менторским тоном сказала Нюшка. — Сегодня охапка, завтра охапка, так, глядишь, всю поленницу утащит. Но дело-то не только — сколько украла, а в том, что нельзя брать чужого. А поленом можно не до смерти бить, а так, чтобы почувствовала! Если до старости дожила, не понимает, можно и поучить. Первый раз по хребту, а на второй раз, если поймают, можно и по башке! У нас, в деревне, всегда так делают. Если кто-то ворует, поначалу не больно бьют, для внушения. Во-второй раз попался — тут можно и от души. А в третий…

Что в третий, девчонка не договорила, но и так ясно. Нравы, однако. Во мне немедленно проснулся судебный следователь. Что это за самосуды проходят в деревне, где и всего-то пятнадцать мужиков? Надо у исправника поднять рапорта за прошлые годы.

— Анна, кого еще в вашей деревне убили? — строго спросил я. — Про конокрада знаю, а еще кого ухайдакали?

— Да никого не убили, не ухайдакали, — фыркнула Нюшка.