Васе припомнилось видение его собственных обезображенных останков, и он подумал: «Это, наверное, не к добру».

9

Так оно и вышло. Едва Вася Злоткин ступил на родную землю в Новороссийске, как его схватили милиционеры, видимо, заподозрившие в нем контрабандиста или боевика. Вася им сказал:

— Вы что, мужики, у меня же дипломатический паспорт!

А ему в ответ:

— Хочешь, я сейчас пойду на базар и куплю удостоверение, что я Николай Второй?

Вася Злоткин было смирился с этим приключением, сообразив, что, действительно, при возможностях теперешнего черного рынка никого дипломатическим паспортом не проймешь, но в отделении милиции его все-таки прорвало: он раскричался, нахвастал, что работает на самого Президента и в заключение посулил милиционерам головомойку, которая-де грянет из самых высоких сфер. А вот этого делать не надо было: дежурный капитан, осердившись, так больно ударил Васю кулаком в ухо, что у него перед глазами пошли оранжевые круги.

Дальше дело приняло совсем скверный оборот, так как при обыске у него нашли пистолет Стечкина, огромную сумму денег в разных национальных валютах, женское боа из фиолетовых перьев, золотую зажигалку, пару ковбойских сапог, смокинг, трехтомник Диккенса на французском языке, большую плюшевую обезьяну, набор клюшек для гольфа и газовый револьвер. Милиционеры были в восторге, вероятно, полагая, что они поймали в свои тенета крупную птицу семейства контрабандистов либо боевиков, однако их почему-то ввели в замешательство голландские банкноты, как если бы они перечеркивали диагноз и наводили на злую мысль.

— Скажи, пассажир, — спрашивали его, — гульдены-то зачем?

Вася насупленно молчал, глядя на милиционеров из-под бровей.

В конце концов ему вернули сумку, в которой остались только женины письма, чтобы было чего под голову подложить, и спровадили в камеру предварительного заключения.

Поскольку у Васи это был первый опыт пребывания за решеткой, он с живым интересом осмотрелся по сторонам. Камера представляла собой миниатюрное помещение, приблизительно три на три; стены ее были выкрашены светло-зеленой краской, под потолком горела лампа, забранная проволокой, к противоположной стене с окном, настолько запыленным, что едва различалась решетка из арматуры, были приделаны дощатые нары, на нарах сидел мужчина кавказской наружности и молчал.

Вася Злоткин устроился рядом, положил под голову сумку и задумался о судьбе. «Вот ведь как бывает в жизни, — говорил он себе внутренним голосом, — сегодня ты пан, а завтра пропал или, как писал старик Державин: „Где стол был яств, там гроб стоит“». Впрочем, через минуту он уже пришел к убеждению, что для человека, который занимается политикой, посидеть в тюрьме — это так же насущно и неизбежно, как родиться и умереть…

— Слушай, брат, у тебя закурить есть? — спросил вдруг сосед и почесал у себя в затылке.

Вася Злоткин ответил, что нету; тогда кавказец вздохнул, вынул из-за носка сигарету, переломил ее надвое и одну половинку протянул Васе, потом из-за другого носка он достал спичку, чиркнул ею о стену, и камера стала наполняться голубоватым душистым дымом.

— Тебя за что посадили? — спросил кавказец.

— Практически ни за что.

— А меня за дело. Я семейные деньги пропил и набил морду двум ментам из Улан-Удэ…

На этом замолчали и молчали довольно долго. Все-таки Вася Злоткин был сильно сердит на судьбу и новороссийских милиционеров, главное дело, уж больно не по чину вышло давешнее беспочвенное задержание, обыск, допрос, особенно пребольный удар в ухо… — одним словом, Вася разволновался и успокоения ради решил соснуть.