— Асхата Токаева больше нет.

— …Понятно… Ну что вам сказать на это: вертите дырочку в пиджаке.

— Прямо сейчас и начну вертеть.

Вася Злоткин положил трубку, накинул на плечи свою теплую замшевую куртку, сунул в карман толстую пачку денег, сразу оттопырившую карман, и поднялся на палубу, осклизлую по причине сырой оттоманской ночи. Воды Мраморного моря были черны, как уголь, на европейском берегу светились мириады огней, точно отдельная галактика нависла над бухтой Золотой Рог, воздух пах предбанником, откуда-то доносилась заунывная музыка, похожая на тупую зубную боль, но откуда именно, было не разглядеть. Спустили на воду катер размером чуть ли не с московский речной трамвайчик, и через четверть часа Вася Злоткин уже обретался на берегу.

На припортовой площади он сел в такси, назвал шоферу адрес и покатил. Несмотря на поздний час, улицы Стамбула были ненормально ярко освещены и полны праздношатающейся публики более азиатского колорита, там и сям торговали горячей снедью, функционировали какие-то мелкие заведения, и отовсюду слышалась все та же заунывная музыка, похожая на тупую зубную боль.

Такси остановилось у приятного двухэтажного особняка, отгороженного от панели невысокой чугунной решеткой; Вася подошел к двери и позвонил. Отворил ему кто-то, видимо, из прислуги.

— Ай хэв ту си хиз экселенс,  —  сказал Вася.

— Ху а ю? — был задан ему вопрос.

— Ит из нот импотэнт. Джаст сэй зэт э мэн оф рашн президент вонтс ту си мистэ Орхан Туркул.

— А эм сори ит из импосыбл.

— Бат вай?

— Бикоз три ауэз эгоу хиз экселенс лефт фо Хелсинки.

У Васи Злоткина даже в глазах позеленело от этих слов. «Это что же, со злостью подумал он, — все начинать по второму кругу?! Ну уж нет! Дома кошка поди ором орет на весь этаж, газеты не читаны за неделю!.. Пропади все пропадом: оставлю этому турку записку и был таков!»

Он достал из кармана куртки блокнот, добротную паркеровскую авторучку и начертал на листке еще с Москвы затверженные слова:

«Правительство Российской Федерации поручило компетентным органам похитить и передать суду одного зарвавшегося деятеля исламистского движения, который мутит воду на Северном Кавказе. Прошу ваше превосходительство пролоббировать соответствующее отношение к этой акции в правительственных кругах. Надеюсь, что первые лица Турецкой республики воспримут ее с пониманием.

С теплотой вспоминаю наши золотые денечки в МИСИ, Любу Зеленяк и комнату в Скатертном переулке».

Вася Злоткин сложил записку вчетверо, присовокупил к ней стодолларовую бумажку и передал человеку тайного советника, который, не глядя, сунул ее в карман.

На обратном пути он прикинул, не остановить ли такси у какого-нибудь заведения, чтобы выпить за окончание своей миссии стакан-другой, но так и не остановил, поскольку ему, как ни странно, совсем не хотелось пить.

В каюте его дожидался капитан-лейтенант Правдюк.

— Ну, что там в Стамбуле? — спросил он Васю.

Злоткин ответил:

— В Стамбуле ночь. 

— Да-да, ночь… черная ночь над миром, пока не работники, а политики правят бал. Однако полагаю, что это не навсегда, когда-нибудь народонаселение да поймет: надо только перестать кучковаться, чтобы политика села в лужу. Ведь политика начинается там, где трое, и нравственные устои уже поделились на три — «не убий», «не укради», все это работает на одну треть. Почему в этом случае действует не умножение, а деление — не скажу, не знаю, знаю только, что это так. На собственном опыте знаю, что даже два расчудесных человека, едва они соединятся в семью, уже способны на лжесвидетельство и мелкое воровство.