– Боюсь, я просто не понимаю вас, сэр.

– Кем вы работаете?

– Я юрист.

– Как это я сразу не понял. Сегодня все юристы, куда ни плюнь. Вот вам экстраполяция статистического роста профессии: к 2035 году каждый житель Соединенных Штатов будет юристом, в том числе и новорожденные младенцы. Они станут прирожденными юристами. И каково будет жить в таком мире, как вам кажется?

– Профессор, – сказал Эванс, – вы сделали несколько весьма интересных замечаний перед прессой и…

– Интересных? Я обвинял их в полной аморальности, а вы называете это интересным!

– Извините, – пробормотал Эванс, пытаясь перевести разговор в другое русло. – Вы не объяснили, почему так думаете…

– Я ничего не думаю, молодой человек! Я просто знаю! Это и есть конечная цель моих исследований. Знать, а не предполагать или высказывать догадки. Не теоретизировать. Не строить гипотез. Но именно знать на основе неопровержимых научных данных. О, это искусство давно утеряно в научной среде, молодой человек. Хотя не так уж вы и молоды. Кстати, ваше имя?

– Питер Эванс.

– И вы работаете на Дрейка, мистер Эванс?

– Нет. На Джорджа Мортона.

– Но почему же вы сразу не сказали? – воскликнул Хоффман. – Джордж Мортон был великим, по‑настоящему великим человеком! Идемте, мистер Эванс, я угощу вас кофе, там и поговорим. Вы знаете, чем я занимаюсь?

– Боюсь, что нет, сэр.

– Я изучаю экологию мысли, – сказал Хоффман. – И то, каким образом она помогла создать государство страха.

САНТА‑МОНИКА

Среда, 13 октября

9.33 утра

Они сидели на скамье, прямо на улице, через дорогу от конференц‑зала, где входные двери осаждали все прибывающие толпы людей. Сцена была вполне оживленная, но Хоффман, похоже, игнорировал все, что происходит вокруг. Он говорил возбужденно, захлебываясь словами, отчаянно жестикулируя. Один раз даже задел Эванса по груди рукой, но и этого, похоже, не заметил.

– Десять лет тому назад я начинал с моды и сленга, – говорил он. – Последнее, разумеется, представляет собой не что иное, как моду на язык. И я довольно быстро понял, что идентифицируемых доминант тут не существует. Мода меняется произвольно, и хотя наблюдаются некоторые закономерности – циклы, периодичность и корреляции, – носят они чисто описательный, не объяснительный характер. Вы меня понимаете?

– Ну, в общих чертах, – кивнул Эванс.

– Постепенно я понял, что периодичность и корреляции все же можно считать системой. И существует она как бы сама по себе. Проверил эту гипотезу и счел ее эвристически верной. Существует не только экология естественного мира, всех этих гор, рек, лесов и океанов, что нас окружают, но и экология мира, созданного человеком. Абстрактного мышления, идей, мыслей. Именно это я и принялся изучать.

– Понимаю.

– В современной культуре постоянно наблюдается возникновение, возвышение, а затем падение идей. Какое‑то время все искренне верят во что‑то, а затем постепенно перестают верить. И вот рано или поздно наступает момент, когда о прежней идее никто и не вспоминает. Их просто забывают, в точности так же, как забывают устаревшие выражения сленга. Идеи словно сами по себе блекнут и…

– Я понимаю, профессор, но почему…

– Почему идеи вдруг впадают в немилость, это вы хотите спросить? – Хоффман словно рассуждал наедине с самим собой. – Ответ очень прост: впадают, и все тут.