Худощавый и низкорослый,

         Средь мальчишек всегда герой,

         Часто, часто с разбитым носом

         Приходил я к себе домой.

         И навстречу испуганной маме

         Я цедил сквозь кровавый рот:

         «Ничего! Я споткнулся о камень,

         Это к завтраму все заживет».

         И теперь вот, когда простыла

         Этих дней кипятковая вязь,

         Беспокойная, дерзкая сила

         На поэмы мои пролилась.

         Золотая словесная груда,

         И над каждой строкой без конца

         Отражается прежняя удаль

         Забияки и сорванца.

         Как тогда, я отважный и гордый,

         Только новью мой брызжет шаг…

         Если раньше мне били в морду,

         То теперь вся в крови душа.

         И уже говорю я не маме,

         А в чужой и хохочущий сброд:

         «Ничего! Я споткнулся о камень,

         Это к завтраму все заживет!»

    Февраль 1922

«Сторона ль ты моя, сторона!..»

         Сторона ль ты моя, сторона!

         Дождевое, осеннее олово.

         В черной луже продрогший фонарь

         Отражает безгубую голову.

         Нет, уж лучше мне не смотреть,

         Чтобы вдруг не увидеть хужего.

         Я на всю эту ржавую мреть

         Буду щурить глаза и суживать.

         Так немного теплей и безбольней.

         Посмотри: меж скелетов домов,

         Словно мельник, несет колокольня

         Медные мешки колоколов.

         Если голоден ты – будешь сытым.

         Коль несчастен – то весел и рад.

         Только лишь не гляди открыто,

         Мой земной неизвестный брат.

         Как подумал я – так и сделал,

         Но увы! Все одно и то ж!

         Видно, слишком привыкло тело

         Ощущать эту стужу и дрожь.