Помню, как крикнула, шитая в сруб:

         «Что же, красив ты, да сердцу не люб.

         Кольца кудрей твоих ветрами жжет,

         Гребень мой вострый другой бережет».

         Знаю, чем чужд ей и чем я не мил:

         Меньше плясал я и меньше всех пил.

         Кротко я с грустью стоял у стены,

         Все они пели и были пьяны.

         Счастье его, что в нем меньше стыда,

         В шею ей лезла его борода.

         Свившись с ним в жгучее пляски кольцо,

         Брызнула смехом она мне в лицо.

         Белая свитка и алый кушак,

         Рву я по грядкам зардевшийся мак.

         Маком влюбленное сердце цветет,

         Только не мне она песни поет.

«Матушка в Купальницу по лесу ходила…»

         Матушка в Купальницу по лесу ходила,

         Босая, с подтыками, по росе бродила.

         Травы ворожбиные ноги ей кололи,

         Плакала родимая в купырях от боли.

         Не дознамо печени судорга схватила,

         Охнула кормилица, тут и породила.

         Родился я с песнями в травном одеяле.

         Зори меня вешние в радугу свивали.

         Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,

         Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

         Только не по совести счастье наготове,

         Выбираю удалью и глаза и брови.

         Как снежинка белая, в просини я таю

         Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.

«Зашумели над затоном тростники…»

         Зашумели над затоном тростники.

         Плачет девушка-царевна у реки.

         Погадала красна девица в семик.

         Расплела волна венок из повилик.

         Ах, не выйти в жены девушке весной,

         Запугал ее приметами лесной:

         На березке пообъедена кора, –

         Выживают мыши девушку с двора.

         Бьются кони, грозно машут головой, –

         Ой, не любит черны косы домовой.