– Прощай, брат, мой зимний картуз!.. Нет его, – отвечает дядя.

– Владычица наша Пресвятая Богородица! Где же он делся?

– Ваши орловские подлеты на льду сняли.

– То-то мы слышали, как вы «караул» кричали. Я и говорила сестрице: «Вышли трепачей – я будто невинный Мишин голос слышу».

– Да! Пока бы твои трепачи проснулись да вышли – от нас бы и звания не осталось… Нет, это не мы «караул» кричали, а воры; а мы сами себя оборонили.

Маменька с тетенькой вскипели.

– Как? Неужели и Миша силой усиливался?

– Да Миша-то и все главное дело сделал – он только вот мою шапку упустил, а зато часы отнял.

Маменька, вижу, и рады, что я так поправился, но говорят:

– Ах, Миша, Миша! А я же ведь тебя как просила: не пей ничего и не сиди до позднего, воровского часу. Зачем ты меня не слушал?

– Простите, – говорю, – маменька, – я пить ничего не пил, а никак не смел одного дяденьку там оставить. Сами видите, если бы они одни возвращались, то с ними какая могла быть большая неприятность.

– Да все равно и теперь картуз сняли.

– Ну, теперь еще что!.. Картуз – дело наживное.

– Разумеется – слава богу, что ты часы снял.

– Да-с, маменька, снял. И ах, как снял! – сшиб его в одну минуту с ног, рот рукавом заткнул, чтобы он не кричал, а другою рукою за пазухой обвел и часы вынул, и тогда его вместе с дяденькой колотить начали.

– Ну, уж это напрасно.

– А нет-с! Пусть, шельма, помнит.

– Часы-то не испортились?

– Нет-с, не должно быть – только, кажется, цепочку оборвал.

И с этим словом вынимаю из кармана часы и рассматриваю цепочку, а тетенька всматривается и спрашивают:

– Да это чьи же такие часы?

– Как чьи? Разумеется, мои.

– А ведь твои были с ободочком.

– Ну так что же?

А сам смотрю – и вдруг вижу: в самом деле, на этих часах золотого ободочка нет, а вместо того на серебряной дощечке пастушка с пастушком, и у их ног – овечка…

Я весь затрясся.

– Что же это такое??! Это не мои часы!

И все стоят, не понимают.

Тетенька говорит:

– Вот так штука!

А дяденька успокаивает:

– Постойте, – говорит, – не пужайтесь; верно он Мишуткины часы с собой захватил, а эти с кого-нибудь с другого еще раньше снял.

Но я швырнул эти вынутые часы на стол и, чтобы их не видеть, бросился в свою комнату. А там, слышу, на стенке над кроватью мои часы потюкивают: тик-так, тик-так, тик-так.

Я подскочил со свечой и вижу – они самые, мои часы с ободочком… Висят, как святые, на своем месте!

Тут я треснул себя со всей силы ладонью в лоб и уже не заплакал, а завыл…

– Господи! да кого же это я ограбил!

Глава тринадцатая

Маменька, тетенька, дядя – все испугались, прибежали, трясут меня.