-  А Эльза что? - с любопытством спросил Андрей. - Она-то ведь не сумасшедшая?

    Отто залился пунцовым румянцем и зашевелил ушами.

    -  Эльза… - он откашлялся. - Тоже работаю, как лошадь. Ей-то ведь все равно: Фриц, Отто, Иван, Абрам… Тридцать лет девке, а Гофштаттер к ней подпускает только Фрица да меня.

    -  Ну и сволочи же вы с Фрицем, - сказал Андрей искренне.

    -  Дальше некуда! - согласился Отто печально. - И ведь что самое ужасное: совершенно я не представляю, как мы из этой истории выпутаемся. Слабый я, бесхарактерный.

    Они замолчали, и до самого дома Отто только пыхтел, меняя руки над корзиной. Подниматься наверх он не стал.

    -  Ты это отнеси и поставь воду в большой кастрюле, - сказал он. - А мне давай деньги, я смотаюсь в магазин, может, консервов каких-нибудь достану. - Он помаялся, отводя глаза. - И ты, это… Фрицу… не надо. А то он из меня душу вытрясет. Фриц, он знаешь какой, - любит, чтобы все было шито-крыто. Да и кто не любит?

    Они расстались, и Андрей попер корзинку и кошелку по черной лестнице. Корзина была такая тяжеленная, словно нагрузил ее Гофштаттер чугунными ядрами. Да, брат, думал Андрей с ожесточением. Какой уж тут Эксперимент, если такие дела делаются. Много ты с этим Отто, с этим Фрицем наэкспериментируешь. Надо же, суки какие - ни чести, ни совести. А откуда? - подумал он с горечью. Вермахт. Гитлерюгенд. Шваль. Нет, я с Фрицем поговорю! Этого так оставлять нельзя - морально же гниет человек на глазах. А человек из него получиться может! Должен! В конце концов, он мне тогда, можно сказать, жизнь спас. Ткнули бы мне перышко под лопатку - и баста. Все обгадились, все лапки кверху, один Фриц… Нет, это человек! За него драться надо…

    Он поскользнулся на следах павианьей деятельности, выматерился и стал смотреть под ноги.

    Едва очутившись на кухне, он понял, что в квартире все изменилось. В столовой гундел и сипел патефон. Слышался звон посуды. Шаркали ноги танцующих. И покрывая все эти звуки, раскатывался знакомый басовитый голос Юрия свет-Константиновича: «Ты, браток, насчет экономии всякой и социологии - не нужно. Обойдемся. А вот свобода, браток, это другой разговор. За свободу и хребет поломать можно…»

    На газовой плите уже била ключом вода в большой кастрюле, на кухонном столе лежал готовый, заново отточенный нож, и упоительно пахло жареным мясом из духовки. В углу кухни стояли, оперевшись друг на друга, два тучных рогожных мешка, а сверху на них - промасленный, прожженный ватник, знакомый кнут и какая-то сбруя. Знакомый пулемет стоял тут же - собранный, готовый к употреблению, с плоской вороненой обоймой, торчащей из казенника. Под столом масляно поблескивала четвертная бутыль с приставшей кукурузной шелухой и соломинками.

    Андрей бросил корзину и кошелку.

    -  Эй, бездельники! - заорал он. - Вода кипит!

    Бас Давыдова смолк, а в дверях появилась раскрасневшаяся, с блестящими глазами Сельма. За ее плечом верстой торчал Фриц. Видимо, они только что танцевали, и ариец пока не думал снимать здоровенные свои красные лапищи с талии Сельмы.

    -  Привет тебе от Гофштаттера! - сказал Андрей. - Эльза беспокоится, что ты не заходишь… Ведь ребеночку уже скоро месяц!

    -  Дурацкие шутки! - объявил Фриц с отвращением, однако лапы убрал.