Поскольку обе делегации отказывались от уступок, будущее конгресса оказалось весьма шатким, ибо на первом же заседании переговоры зашли в тупик. По поводу позиции шведской стороны Брюс и Остерман доносили царю: «Мы удивляемся, как он, Герц, и мыслить может, что ваше величество такой мир учинит, когда вы чрез 18 лет с счастьем и славою войну вели и оную с Божьею помощью и далее с меньшею силою вести можете, понеже великая часть тех провинций всегда к российской стороне принадлежала и вашего величества наследные земли суть. И для того ваше величество причины имели назад возвратить искать: но ежели ныне вашему величеству теми одними провинциями удовольствоваться, то какое вам из сей долгой войны за такие великие иждивения награждение было и Санкт Петербург вашему величеству никакой или весьма малой пользы будет, ежели Ревель и все другие провинции за вами не останутся; но когда Ревель и Гельсингфорс в шведском владении останутся, то и весь фарватер от Санкт Петербурга у них же в руках будет, и таким образом вам весьма полезнее в войне остаться, нежели такой неприемлемый мир учинить».

Англо французская дипломатия, и особенно английская, всеми силами поддерживала шведских политиков, не соглашавшихся уступить России прибалтийские провинции. В этих условиях А. И. Остерман считал необходимым для России предупредить происки Англии и Франции: «потребно есть, дабы его царское величество подлинные свои меры взял или к сильному продолжению войны, или к миру».

Между тем шведская сторона не подавала никаких признаков стремления к миру. Хотя Карл XII, по словам шведского барона Шпарре, в свои 36 лет «уже весь стал сед и оплешивел, и токмо по обеим сторонам за ушами немного волос кудреватых осталось», он сохранял привычку вставать в 1 час ночи и до восьми утра скакать верхом на лошади. Чтобы оказать королю внимание и сделать его склонным к миру, в Петербурге решили подарить ему черкасских и калмыцких лошадей. Была выделена и значительная сумма для подкупа шведских дипломатов и стимулирования их стремления к переговорам. Давать подарки противнику, чтобы он был сговорчивее, было распространенным явлением в европейской дипломатии. В России решили, по предложению Остермана, кроме подарков компенсировать утрату Швецией Прибалтики и особенно Ревеля, обещать ей земли «в другом месте».

Никитин Иван Никитич. Портрет Петра I. Пер. пол. 1720 х гг. Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт Петербург

Чтобы склонить шведов к миру, Остерман считал необходимым не ограничиться подарками Гилленштедту и Герцу и рекомендовал освободить из плена сына брата влиятельного шведского вельможи.

Событием, тормозившим заключение мира, был процесс царевича Алексея. Дело в том, что в столицах Европы сильно преувеличивали позиции сторонников царевича и полагали, что семейные раздоры в Петербурге вынудят царя пойти на значительные уступки, стремились затягивать переговоры в ожидании для себя более благоприятных времен. И в России все внимание правительства было сосредоточено на деле царевича, что тоже отвлекало Шафирова от мирных переговоров. Он писал Остерману: «о чюдесных новых делах здесь у нас, и сами вы признаете, какой нам ныне есть досуг». Шафиров даже грозил голландскому резиденту де Би возбудить против него уголовное дело за его донесения своему правительству о смерти царевича, наносившие вред престижу России. По официальной версии, он умер от «апоплексического удара», а де Би извещал, что ему отрубили голову топором. В результате де Би был отозван из Петербурга.

Роль Остермана в переговорах была значительной не на официальных конференциях, а во время частных бесед с Герцем. Именно в частных беседах Остерман достиг значительных успехов: Герц дал согласие уступить России Лифляндию и Эстляндию, но не соглашался отдать ей Ревель.

8 июля 1718 г. Остерман прибыл в Петербург за дальнейшими указаниями от царя.