Латышев разрыдался, как истеричная дама.

Кошко задумчиво чесал кончик левого уха, что у него было признаком наивысшего недоумения. Он медленно произнес:

— Признаюсь, я впервые сталкиваюсь с такой блестящей методикой разоблачения преступлений. Но скажите, граф, для чего вам понадобилось закрывать нас на замок?

Соколов любезно объяснил:

— Во-первых, Латышев наверняка бы понял, что он допустил ошибку, впопыхах закрыв дверь на чердак и отрезав путь кошке к ее котятам. Ему несложно было догадаться, что преступление разоблачено. Закрыв на ключ дверь, мы отрезали путь к бегству. А главное, — Соколов хитро посмотрел на главу сыска, — от вас, сударь, на этот раз не могло быть пользы расследованию.

Жеребцов широко улыбнулся и едва не подпрыгнул, от удовольствия.

Великий сыщик сделал эффектную паузу и с блеском закончил свою разоблачительную речь:

— И я с самого начала знал две вещи: что Морозов не убегал с места преступления. Его пальто висит внизу на вешалке. А главное, что было совершенно очевидно: Латышев причастен к преступлению. Ведь его изящное пальто было... сухим. Стало быть, бухгалтер пришел до мокрого снегопада. Где-то за час до убийства.

И если Кошко никак не удавалось поставить Соколова в рамки дисциплинированного подчиненного, то гений сыска вполне внушил к себе должное почтение.

Новый начальник проглотил горькую пилюлю и начал задумываться: может, и впрямь нельзя из вольного сокола сделать прирученного голубя? Однако, будучи человеком благородным, он с чувством пожал Соколову руку.

Эпилог

Судебный процесс был громким. Латышева защищал самый знаменитый в те годы присяжный поверенный Федор Никифорович Плевако. Он был так знаменит, что один из первых на Руси художественных фильмов был посвящен ему. Плевако произнес прочувствованную речь, в которой он, следуя революционным веяниям века, выставил убийцу-бухгалтера как “борца против капитала” и “жертву социальных катаклизмов”.

В зале нервные дамы рыдали и от глупости кидали Латышеву цветы.

Суд все же приговорил Латышева к шести годам каторжных работ.

СМЕРТЬ БИБЛИОФИЛА

Время стремительно бежало, один месяц сменял другой, а Москва еще была поражена кошмарами Эльзы Бланк, еще не успели стихнуть разговоры о коварном убийце из “Товарищества Габай”, как всех поразили те страшные события, которые произошли в самом центре города — на Тургеневской площади.

Река времени

Аполлинарий Соколов, желая сделать приятное друзьям, однажды сказал:

— Всех приглашаю к себе в Мытищи! Ах, какое это славное, святое место! Утром восстанешь ото сна, выйдешь в старый парк — вокруг чистое безмолвие, сладкий холодок пробежит по спине, а в дальнем конце просеки — светлый просвет. То солнце встает! И вот вдруг разом заголосят, загомонят птицы. Вы острей ощутите горькие ароматы цветов и трав, и не обыкновенное счастье обымет все ваше существо.

Жеребцов восхитился:

— Аполлинарий Николаевич, да вы просто поэт! Ирошников не удержался от шуточки:

— Нет, наш великий Соколов — прозаик! И признает лишь одного поэта — Гавриила Державина. Да и то, небось, за то, что тот был сенатором. Не так ли, Аполлинарий Николаевич?

Соколов лишь чуть усмехнулся, на мгновение задумался и тут же отозвался державинскими строками:

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.