|
Берегитесь! Берегитесь! Перегибая палку, вы так и не добились желаемого результата. Карл Первый был казнен, а Карл Второй стал королем. Иаков Второй был сослан, и его сыновья умерли в изгнании. Человек по природе впечатлителен, Бийо, и мы только что оттолкнули от себя на полвека, на столетие, может быть, большую часть населения, которое судит о революциях, руководствуясь сердцем. Ах, поверьте мне, друг мой: именно республиканцы более других должны оплакивать смерть Людовика Шестнадцатого, потому что эта смерть падет на их головы и будет стоить им Республики. - Твои слова не лишены здравого смысла, Жильбер! - послышался чей-то голос. Оба собеседника вздрогнули и разом обернулись к двери, потом в один голос вскричали: - Калиостро! - Ну да, это я! - отвечал тот. - Но и Бийо тоже по-своему прав. - Увы! - отозвался Жильбер. - В том-то и несчастье, что дело, которое мы защищаем, имеет две стороны, и каждый, глядя на него со своей стороны, может сказать: "Я прав". - Да, но он должен также признать, что отчасти и не прав, - заметил Калиостро. - Каково же на этот счет ваше мнение, учитель? - полюбопытствовал Жильбер. - Да, да, а что обо всем этом думаете вы? - поддержал его Бийо. - Вы недавно судили обвиняемого, - заговорил Калиостро, - а я буду судить ваш суд. Если бы вы осудили короля, вы были бы правы; но вы осудили человека - вот в чем заключается ваша ошибка. - Не понимаю, - сознался Бийо. - Слушайте внимательно, я уже начинаю догадываться, - посоветовал ему Жильбер. - Надо было уничтожить короля, пока он был в Версале или в Тюильри, неведомый народу, затерявшийся в окружении придворных, отгородившийся стеной швейцарцев; надо было убить его седьмого октября или одиннадцатого августа: седьмого октября и одиннадцатого августа это был тиран! Но после того, как его в течение пяти месяцев продержали в Тампле, где он находился у всех на виду, ел, спал на глазах у народа, стал приятелем простого человека, ремесленника, торговца, он возвысился вопреки или, напротив, благодаря постоянным унижениям, он поднялся до звания человека, и уж тогда надо было обойтись с ним по-человечески, иными словами - осудить его на ссылку или заключение. - Вот вас я не понимал, - обращаясь к Жильберу, заметил Бийо, - а гражданина Калиостро я отлично понимаю! - Эх! Разумеется, после этих пяти месяцев заточения вам его представляют трогательным, невиновным, достойным уважения; вам показывают его прекрасным мужем, заботливым отцом, славным человеком. Глупцы! Я считал их умнее, Жильбер! Его даже приукрасили: как скульптор, высекая статую из мраморной глыбы, может использовать в качестве модели существо весьма прозаическое, ничем не примечательное, ни злое, ни доброе, существо со своими привычками и вовсе не возвышенное, отнюдь не Бога, а в лучшем случае церковного старосту, - так и нам теперь пытаются высечь из этого обрюзгшего мужчины статую, воплощающую мужество, терпение и смирение, и статую возводят на пьедестал страдания; бедного короля превозносят; возвеличивают, освящают; дошло даже до того, что и жена его любит! Ах, дорогой мой Жильбер, - рассмеявшись, продолжал Калиостро, - кто бы мог нам сказать четырнадцатого июля, или в ночь с пятого на шестое октября, или десятого августа, что королева когда-нибудь полюбит своего супруга? - О, если бы я мог додуматься до этого раньше!.. - прошептал Бийо. - Ну и что бы вы тогда сделали, Бийо? - спросил Жильбер. - Что бы я сделал? Да я бы его убил либо четырнадцатого июля, либо в ночь с пятого на шестое октября, либо десятого августа; мне бы это большого труда не составило! Эти слова были произнесены так просто, что Жильбер простил Бийо, а Калиостро пришел в восторг. |
